Как обычно, весь город спешил по делам,
подгоняемый в танце кружащейся пылью.
Мир был общим движеньем. И только баклан,
разметав по пространству усталые крылья,
оставался стоять, как извечный вопрос,
под ласкающим солнцем, садящимся криво,
оставался стоять как распятый Христос -
как распятый Христос над сверкающим Рио.
Он стоял, никаким не подвержен страстям,
не в пример самому мне и этим прохожим,
он величием был уподоблен вождям –
созерцающим бога вождям краснокожих.
Он объятья раскинул и был недвижим.
Я смотрел на него, бесконечно терзаем
безответным вопросом: куда ж мы спешим?
И зачем мы куда-то всегда ускользаем?
Впрочем, всё, что я смог, - это бросить ему,
поражённый на миг этой выходкой птичьей:
«Так и стой, чтоб не сдвинуть тебя никому!».
Но, вздохнув от серьёзности наших отличий,
я прошёл и забыл. Остывая от дел,
город долго стонал ещё в пылком намазе.
А баклан этот, видимо, всё же взлетел,
не расслышав моих полудетских фантазий.