Спирали, выпрямляясь, становились плавными,
Каждая буква превращалась в заглавную,
Бумага желтела, старела печать -
Люди узнавали, что должны были знать …
Когда небеса были только с проседью,
А у Солнца упряжка злей и занозистей,
Влекомые гнедыми кобылами дни,
Мелькали, как в жарком пожаре огни.
И вот, облизанный языками пламени,
Испёкся в печи не хлеб, а камень
И можно было прочесть слова:
«Узнает истину одолевший льва».
Приходили волхвы с мокрыми взглядами,
Уходили просветлённые миром разгаданным,
Но однажды пришёл деревенский пастух,
А камень был нем или нищий был глух.
И стал он ждать, упрямый с рождения,
Вопросы накручивались в клубок наваждения,
По ночам расплетались в кошмарные сны
В пьяном дурмане ранней весны.
Истуканом сидевший превратился сам в идола,
Так захотелось чудес невиданных,
И совсем перестали его замечать
Приходившие к камню вопрос задавать.
Стали его мысли полны отчаянья,
Стал дистрофичным язык от молчания,
Решил свою ношу он сбросить с плеч
И пастушьей плетью встал камень сеч.
С первого удара золотые волосы
Рассыпались на грудь каменной глыбы,
Со второго запели человеческим голосом,
Ставшие тёплыми каменные губы:
– Чего же ты хочешь, живущий в неволе,
В клетке из слов, дрязг, суеты?
А он молчал, оглушённый король,
Властелин недоступной никому красоты.
Не верили счастью вожделенному руки,
Целовали жадные губы туман,
Цветущая ночь избавляла от муки
Желающих верить в этот обман.
Уснули, изнежив друг друга, как хочется,
До самых глубин своего одиночества,
Отдавшись течению сонной реки,
Где резвятся под ногами поступков мальки.
Ей снилась свадьба – молодожёны целуются,
Из блюд она предпочла мясо курицы,
А он убегал, забывая слова,
Слыша за спиной приближение льва.
Проснулся, крича, зверем затравленный,
Сорвал одеяло, поросшее травами,
С себя и с прекрасной подруги своей,
Но нет ни её, ни счастливых детей.
Он начал искать ответы разбросанные
Беспечной, ещё тёплой, ранней осенью,
Но следы вопросов в его голове
Терялись в кошмарной кровавой траве.
Всё раскрадено, всё разворовано,
На глазах у луны и чёрного ворона,
Лишь идол стоит там же, как встарь,
Холодный, немой хоть моли, хоть ударь.
Он молил ещё сфинкса, так, неуверенно,
Внезапно став старше, чем пасмурный день,
А потом убрал с пустынного берега
Свою постаревшую слабую тень.
2006