И когда у тебя не остаётся ни сил, ни надежд, ни отваги не отводить глаза, посмотреть правде в лицо, выстоять, выдержать, не показаться себе подлецом, когда сердце наполнено вместо привычной браги старческим, не пускающим в небо, холодным свинцом, ты берёшь гладь обычной тетрадной бумаги, выворачиваешь себя на неё, выливаешься целиком.
А под вечер – покупаешь крылья (зачем-то на вырост), выключаешь свет, упираешься взглядом в сереющий потолок и твердишь Ему: «Я не то, чтобы вечно один, просто я одинок, уже столько лет я мечтаю, чтоб это во мне изменилось, чтоб пробиться в меня насквозь хоть кто-нибудь смог. Я ведь так стараюсь, ну, где же тут справедливость, если всё не те, или те, но не для меня, – всё один итог».
И без сна полночи в плену простыней, одеял и подушек понимаешь вдруг то, что последние годы – не жизнь, субститут. Ты, игравший чужие роли – дом, работа, друзья (раньше – школа и институт), стал вдруг всюду забыт, потерялся, и вряд ли кому-то нужен. Но Он чувствует, что ты почти сломался – осталось совсем чуть-чуть, и Он снит тебе сны, растревожив надежду. Становится лучше.
А наутро – май. Убеждаешь себя: «Будет всё хорошо, всё наладится как-нибудь», улыбаешься зеркалам и идёшь смотреть, как каштаны цветут.