Я пишу. Рву бумагу. Ломаю графит карандашный.
И с бумаги не вытереть черных графитовых слёз.
Но, быть может, одно лишь поэту действительно страшно—
Притворяться, что больно, когда тебе больно всерьёз…
Притворяться, кривляться, страдание изображая,
Чтоб себя убедить, что вся боль—это только игра…
И себя обвинять, как в театре, и, руки ломая,
Декламировать стих, что написан был кровью вчера.
* * *
Где-то есть тот порог, за которым— ни счастья, ни горя,
Где есть только младенчества белый, неведомый свет,
Где ты жил, где ты мог проходить, как Спаситель, по морю,
Где, не слыша вопроса, ты мог дать любому ответ…
Не найдешь ты его . Над собой ты с рожденья не властен,
И признать нелегко, что надежды твои — это ложь.
Это трудно — искать тот порог, за которым есть счастье,
Ведь ты сам— тот порог, и себя ты не перешагнешь.
* * *
Не раба, а царя с каждым днем из себя изгоняю.
Если я начинаю смотреть на людей свысока,
Говорить: «Я есть я!», о других сапоги вытирая,
То безумная, дикая в сердце родится тоска.
Я в себя заключен. Рвусь из клетки своей я от века,
Чтоб исправить себя — лишь себя, лишь себя, лишь себя…
Как же трудно — пытаясь исправиться, долго скорбя,
Изгоняя раба из себя, не изгнать человека!