***
Когда грохочут барабаны,
ногами топчутся цветы,
а рюкзаки стают горбами,
то похоронные листы
в поля ложатся смертепадом,
на стол и на постель вдовы.
И лишь ненужные цикады
поют, как прежде, из травы.
1944-ый, весна
1.
В госпиталях бывают злые
и мягкие – от долгих мук.
И безразличные. Слепые.
Сожжённые.
Без ног.
Без рук.
Но нас – с бодрящими стишками,
с попытками красиво петь –
касались белыми глазами
и соглашались потерпеть
(кому укол, кому на «утку»),
пока закончится вокал.
А старую про фрицев шутку
народ, как новую, встречал.
В апреле от печали чёрной
(письмо про беглую жену)
слепой повесился в уборной
и этим завершил войну.
В масштабах жизни случай мелкий,
но все решили – поминать.
Я самогон в зелёной грелке
пронёс в палату номер пять.
2.
Медсёстры тихо матерились,
чтоб не услышал замполит.
Стирались, гладились и мылись,
но знали, что всегда разит
от них больницею.
Писали
открытки с видами домой.
Два раза в месяц танцевали
с тем, кто был признан «к строевой».
От крови, гноя, крика, грусти
любовь рождалась,
а потом
голубоглазую Марусю
домой услали
с животом.
***
О чём в палате разговоры?
Бои, ранения.
Потом
о женщинах вприсмешку споры,
ещё жратва – и всё.
Кротом
пытался каждый стать в той жизни
(ужасной, будто Колыма),
чтобы отдать долги отчизне,
но не совсем сойти с ума.
1944. Из госпитального фольклора
(запись по памяти)
1.
Сестра, или мама, иль жена
С тобою переносят муки.
Твоя душа обожжена,
А гимнастёрка сожжена,
Война твои забрала руки…
Будь трижды проклята война!
Мы ждём, родной, конца разлуки!
2.
Хорошо тому живётся,
у кого одна нога –
и яйцо одно не трётся,
и не надо сапога.
продолжение следует...