Я
огромней мiра,
просторней неба
и выше бога.
А посмотришь - маленький, слабый, с походкой какой-то птичьей.
Я гораздо старше их всех, и, к тому же, знаю о них так много,
что мои бесконечности их бесконечностей бесконечней,
вечности вечней,
а энергии энергичней.
Это я всё к тому, что живут во мне
гуголплексы всяческих там вселенных:
параллельных, перпендикулярных, диагональных и разных прочих.
И они всё множатся в чертогах моих нетленных,
возникают, взрослеют, гаснут и снова рождаются в недрах отчих.
А душа моя - калейдоскоп времён, пространств, измерений.
В ней мiров и эонов больше, чем виделось гностикам и джайнистам.
Здесь летают фениксы и пегасы.
Поэты толпами бродят,
И каждый десятый – гений.
Разноцветные кварки друг к другу ластятся.
Боги творят бессмертье.
И птицы щебечут над полем чистым.
А бигбэнгов во мне, словно в бурном море бурунов.
Не вода в них бурлит, бьёт ключом кварк-глюонная плазма.
В ней горит, не сгорая, пророк мой Джордано Бруно
и кричит не от боли, а от героического энтузиазма.
У меня не три, а немерено ипостасей,
…Душ во мне, как у дурака махорки.
И живут они все в любви
и полном согласье,
неслиянно и нераздельно,
не прося ни хвалы, ни водки, ни чёрствой корки.
И ещё скажу тебе безо всяческих политесов,
что прирост населенья моих мiров
экспонентой летит куда-то,
А в твоём мiравейнике
миллиардов восемь пока что живых балбесов,
не считая иных планетян. ...И покойников. …Да и этих не так богато.
Впрочем, все вы дети мои. И нет у меня бастардов.
Обитаете в асанкхейях кальп, пронизывая эоны.
…А у вашего бога времени всего-то шесть тысяч лет,
да у физиков несколько миллиардов.
И из этого хронотопа выпрыгнуть так же трудно,
как зеку сбежать из зоны.
Ну, а здесь… гуляй - не хочу. Никаких запретов!
Воспари же над всей этой мысленной круговертью
апокалипсисов, вздохов брахм, сиратов, голгоф, фаворских рассветов...
Смертный, радуйся своему бессмертью!
В многомiрье судьбы людей и богов напоминают деревья.
И чем больше вселенных родится, тем гуще на древе веток.
Если ты в этом мiре, допустим, попал под трамвай,
то в других продолжаешь жизненное кочевье,
и рука твоя там крепка, глаз - остр, конь - быстр, лук - меток.
А когда случается землетрясение, или, например, война;
если плачут дети и женщины, а смерть совершает требу,
знай, что есть мiры, где всё не так.
Там птенцом из окна
выпадает Игорь не вниз, а вверх. И Шагалом летит по небу.
В тех мiрах Прокопыч жив, к тому же стал академиком. Лёня здоров. У Танюшки детишек много.
Березовский беден, но честен, живёт в Москве. Гжегож заведует Ватиканом.
А в одном из мiров гениальный поэт Серёга
бросил пить, курить и считать меня графоманом.
Мессалина там по ночам превращается не в Лициску,
а становится святой Либератой. И никто не зовёт её потаскухой.
Иисус не предал Иуду. Агасфер на Ваганьковском получил прописку.
Дездемона с мужем приглашают Кассио на групповуху...
...И когда сонной улицей, вдоль аптеки бреду устало,-
На фонарь гляжу, вспоминая Экклезиаста...
...Если грустно мне, и если воздуха мало...
...Я дышу присносущим светом с усердием исихаста.
Отступает тоска, тает боль и я потихонечку вспоминаю
Кто я... Где я... Куда иду... Происшёл откуда...
...А подёрнутый рябью канал превратившись в стаю
белых чаек, взмывает к небу и улетает в сторону моря.
...Или показывает иное чудо.
И опять узнаю' на обшарпанных стенах, в плесени узорах заморских,
родные лица, глаза. Начинаю различать голоса в гуле ветра и громыханье трамвая.
И глядят на меня, говорят со мною пророки
Аль-Халладж, Иоахим Флорский, Эверетт,
Николай Фёдоров, Бах, оба Тарковских, Андрей Рублёв,
и многие, чьих имён не знаю.
А потом, возвратясь домой, творю мiры, подбирая слова, как по шапке Сеньку.
Негромко бренчу на псалтири, проявляя к ближнему милосердье.
И, в коан Трисмегиста канув, трансгрессирую помаленьку
из атмана в брахман,
из мiра в Мiр,
из себя в тебя,
из жизни в бессмертье.
…Утро. Выхожу из дома. Ширкает метла во дворе.
Горький дым над землёй плывёт, в ноздрях вызывая жженье...
...Это гастер Сурт, наш дворник, в трансмiровом костре
жжёт листву и мусор, не веря в Преображенье.