Гнев, прокурор, свой обрушь на Михалыча, сукина сына,
пьяный который под дверью насрал, матерясь неприлично,
х-уй свой, немытый годами, показывал девам стыдливым
и голосил, что сношенье имел он оральное с вашей
партией власти, которая вряд ли орально сношалась
с этим отстоем, хотя и похож он на нашего Буншу,
но только внешне, а сущность его — от блудливой собаки:
обло, стозевно и лайяй, пуская пары перегара.
Это отродье достало всех жителей нашего дома,
нет нам покоя от этого гада — покорнейше просим
силу закона к нему применить, дабы меч правосудья
так беспощадно и грозно въебал, чтобы впредь неповадно
было Михалычу срать где попало; пусть думает прежде,
чем доставать из глубоких штанин своё мерзкое чудо
бурого цвета, великим размером внушающим зависть
многим достойным мужам — что приводит к унынью
и побуждает направить стопы к близлежащему бару,
дабы напиться от горя и пасть бездыханными на пол,
напрочь в печали забыв, как их дома ждут жёны и чада,
и что с утра им, с похмелья, на подвиг идти созиданья.
О! да помогут нам боги, имущие домы в Рублёвке,
года на три засадить эту пакость, а лучше — навечно:
тают надежды на лучшую жизнь, пока портит нам воздух
чмо с погонялом Михалыч, исчадье подвальных миазмов,
язва на теле всего ТСЖ, что исправно и чётко
платит за газ и за свет, и за всё, в чём мы не виноваты.
Пастырь народов, отец наш, влепи ему по-максималке,
дай хоть немного в покое пожить утомлённому стаду!
А в благодарность за многие ваши труды и старанья
в плотном конверте портреты пришлём президентов заморских —
ведомо сирым нам, поприще ваше весьма многотрудно,
а потому Куршавель и икра вас излечат от скорби,
золота вид размягчит ваше сердце. Мы будем молиться,
множилось чтоб состояние ваше и многие лета
чтобы сидели вы в мантии чёрной под сенью двуглавой
птицы, что цепко когтями железными держит державу.