(ключ к сундучку)
Мы не любим старые, слышанные анекдоты, и причина такой нелюбви лежит на поверхности: мы уже предупреждены, прошлыми слышаниями о концовке любого из них. Мы не можем над раз слышанным анекдотом рассмеяться потому, что, иными словами, она НЕ ЗАСТАЕТ НАС ВРАСПЛОХ.
Врасплох... Что такого в этом явлении, чтобы мы так его ценили? Тут придется вспомнить о том, что вся наша жизнь состоит из регулярной и нерегулярной частей. Выходя на улицу купить хлеба, мы приблизительно знаем, что на улице будет не такой воздух, как в доме, что ночью прошел дождь и воздух будет свежим... А в булочной хлеб будет либо свежим, либо – черствым (в зависимости от того, как он раскупался накануне и от того был ли завоз хлеба сегодня). То есть: мы всегда, проживая свой обычный день, приблизительно знаем, что нас ждет в будущем.
Однако! Иду я как-то раз вечером из гостей. Из темного подъезда доносится подростковый голос: «Мужик! Слушай! Чего тебе скажем!...»
Я суюсь с темноту: «Чего?»
-А - вот чего! (Удар, вспышка света в глазах от удара...Я не успеваю задержать своего обидчика – одна за другой три тени быстро скользят мимо меня, так же быстро пересекают освещенное пространство и скрываются в сквере за живой изгородью...)
Из сквера доносятся хохот и голоса: «А ты говорил! Со свету – ничего не заметишь, а потом – как в челюсть получит, ему надо в себя прийти. А мы – уже далеко. И пускай он даже здоровый, как бугай!
Довольно ожидаемый эксцесс... Чего сунулся?! В темноту? Вечером? Ожидаемый. Но – не до такой же степени! Ощупывая заплывающий глаз, я вдруг осознал: кроме предсказуемой обыденности нас в каждый момент жизни ждут в разной степени НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЕ НЕОЖИДАННОСТИ.
Но любой текст – это модель отрезка нашей жизни. И в нем всегда будут как обыденные, предсказуемые детали, так и точно такие же неожиданности, как в моделируемом жизненном куске. Как хорошо это видно в стихе! Даже его ритмическая структура – сама борьба неожиданности и правильности. Причем воспринимая жизнь или стих мы всегда ждем не просто неожиданности, но НЕОЖИДАННОСТИ ТАКОЙ, КАКАЯ НАМ ЕЩЕ НИКОГДА НЕ ВСТРЕЧАЛАСЬ. Что там – удар по морде в подъезде! Он еще очень даже предсказуем. Вот если бы мне с тот момент торт подарили!
Так что же нас заставляет ждать в тексте и в жизни КАЧЕСТВЕННУЮ НЕОЖИДАННОСТЬ? А вот что: воспринимая мир мы всегда ждем притока абсолютно новой информации. Она помогает нам лучше ориентироваться в окружающей обстановке. И принимая новое или уже знакомое, мы можем испытывать два типа удовлетворения: радость от опознавания уже знакомого, среди незнакомой обстановки – это позволит в непривычном найти точку опоры. И еще – радость от познания еще непознанного. Вторая радость, мне кажется, радость более высокого порядка.
В стихе так борются метр и ритм. Метр задает правильное чередование ударных и безударных слогов. Но на метр всегда накладывается живой ритм ударений в словах – в поэтической строке. Ритм может не совпадать с метром. Это и дает в строке ощущение ее живости.
А для чего эта «живость»? Да для того, чтобы читателю войти в описываемую автором обстановку, вжиться в нее. Это придает стиху убедительности. Но в тексте (и не только стихотворном) есть и неожиданности более высокого порядка. Они дают автору опору – доказательство для читателя, что автор – очевидец того, что он описывает.
Вот, как пользуется неожиданностью Исаак Эммануилович Бабель: «...а следом шли торговки кошерной птицей, полные старухи ЗАВОРОЧЕННЫЕ в оранжевые шали, от их бедер шел запах моря, а их башмаки скрипели КАК ПОРОСЯТА В МЕШКЕ...». Вот это самое «завороченные», будто бы сейчас придуманное рассказчиком истории – Арье Лейбом, гордым евреем, живущим при покойниках, лучше самых пространных описаний вводит читателя в мир тогдашней Одессы. А сравнение «как поросята в мешке» – еще усиливает этот эффект присутствия. (Похороны Мугинштейна, рассказ «Король»)
В рассказе Лавренева «Сорок первый» есть сцена бреда пленного поручика во время вынужденного пребывания Марютки и «сорок первого» на необитаемом острове посреди Аральского моря.
«Поручик Говоруха-Отрок! Почему у вас пуп навыворот?!» – вопит на поручика привидевшийся ему в бреду командир. И правда: пуп вывернулся из-под кителя, вертится, синий такой – в руки не дается!
И мы сразу верим писателю: тифозный ли, малярийный – бред именно таким и бывает.
Суть этой вот неожиданности, как доказательства подлинности рассказа хорошо раскрыта Владимиром Орловым в одном из эпизодов повести «Альтист Данилов». В Девяти Кругах – чем-то вроде штаба всемирных демонических сил среди прочих служб есть, оказывается, и исследовательские институты. Вот одна научная тема, которая разрабатывается в таком институте: «Феномен французской булки»
Допустим, человек за ночь съездил в дальний город на... чёрте, и той же ночью вернулся в родную деревню. Как доказать, что это – правда? Да – просто: украсть в городской пекарне свежую французскую булку! Чтобы хрустящая была, да еще и горячая! В родной деревне нашего героя французских булок не пекут. А тут – вот она, свежая, точно прямо сейчас из печи! Как не поверить.
В каком-то детективе читал: в морге опознают труп. Следователь обращается к опознающему: «Чем докажете, что это ваша жена?» Опознающий отвечает: «У нее родинка в паху...» О родинке в паху может быть известно не каждому, а хорошо знакомому, близкому человеку.
К чему я веду? К тому, что вот эта абсолютно новая неожиданность лепится не наобум, она тоже подчинена правилам, основное из которых: «Неожиданность должна быть обусловлена знанием описываемой обстановки».
И все эти метафоры, метонимии, синекдохи... прочие литературные приемы служат одному: эффекту присутствия читателя в описываемой обстановке. И этому служит неожиданность литературного приема.
А дальше - остановимся. Бабель говорил: «Никакое железо не входит в человеческую грудь так леденяще, как точка, поставленная вовремя.»