Месяцеслов

Джу Лис
Январь
Январь не обижается, когда
Я прихожу к нему, как гость незваный.
Кричит: «Открыто!», - выходя из ванной
И прячет по дороге города
Под снегом, позабыв, что есть чулан
Ночного неба с полками созвездий.
Но сердце остается не на месте
И тапочкой следит из-за угла
За временем, боящимся взглянуть
На циферблат и обнаружить: поздно.
Январь до невозможности серьезным
Становится и, подходя к окну,
На время забывает обо мне.
И я смотрю вокруг, как будто вижу
Впервые мир, где я сегодня лишний,
А завтра меня не было и нет.
И делается холодно. Январь
Вдруг вспоминает обо мне: «Ты б это,
Влюбился, что ли». Я тяну с ответом.
Не скажешь же ему, что слишком стар.

Февраль
Февраль мне врал как сивый мерин,
Беря недорого за ложь.
Он знал: одну из двух Америк
Открыть мне было невтерпеж.

Но выбор не давал покоя:
Одну из двух – нет, каково!
А что произойдет с другою?
Не верится, что ничего.

Ее откроют, стоит выйти,
Ослабив пристальный контроль.
Ей страшно – в двадцать! – не открытой.
И то же самое с второй.

Я строил флот, неся убытки.
А счастье где? Соврал февраль.
Что те Америки открыты
Он только в марте мне сказал.

Март
В начале была тишина. И стоявший в ней лес
Казался не более чем экспонатом в музее,
Закрытым по понедельникам. Был понедельник.
И не было ни посетителей в нем, ни чудес.
Он выглядел чучелом. Ветки под шкурою снега.
В стеклянных глазах пустота. Никого, кто бы в них
Увидел свое отраженье. Создатель уехал
С бродячим театром играть сумасшедших, калек и
Того человека, который мне снится все дни,
Когда просыпается ветер и воет как волк
На бабку-луну, что глядит сквозь замочную скважину
На лес. Вот, сейчас... Вот сейчас он, разбуженный, скажет ей:
«Эй, брысь, любопытная!» Бросится та со всех ног
Бежать. Он за ней. Понеслось! Заскрипело костьми,
Бесплотное, после, бескрылое, начало каркать,
Слетаясь с полей вслед за звуками города. Миг –
И вскрикнет дорога, рождая в мучениях мир.
День первый творения. Слышите? Первое марта.

Апрель
Назначал я свиданья весне весь январь, весь февраль.
Кто бы знал, как устал я от вечных ее отговорок,
Что-де рано еще, что дождаться бы марта, что скоро
Всё изменится… В марте объявит она, что аврал
На работе, ей надо успеть переделать сто дел,
Разгрести все сугробы и встретить грачей. Вот в апреле…
Только то, что растаял весь снег и грачи прилетели
Не гарантия, что наконец-то мы свидимся. Где
Пропадаешь ты летом? А осенью? Не говоря
О зиме? Это просто безумье, безвременье года:
Все отчаянно пробуют жить по прогнозу погоды
И влюбляться лишь по разрешению календаря.

Май
Не мы, но что-то будущее в нас,
С наследственными карими глазами,
Кричит: «Весна!
Ну посмотрите сами!
Ну вот же, в небе! Как же вы могли
Ей не подать сигнал! Она же мимо
Вас пролетит…!» Далёко до земли
Лететь с небес… Я ненавижу зимы.
И жмусь к тебе, пытаясь отогреть.
Но прячет снег сигнальные ракеты.
И нас не видно во дворе,
Раздетых
До шуб и шапок. Будь на нас мечты,
Как сто одежек – красных, желтых, синих,
Весна бы нас заметила. И в тыл.
На самолете. С фронта. Обессиленных.
Эвакуировала. Прямо в май.
Где вишни все в цвету. Последним снегом
Мы таяли б в объятьях, и дома
Стояли бы вокруг, как человеки...

Июнь
Скажи – июнь, и я увижу парк,
И озеро, и нас в дощатой лодке.
На берегу - глазеющих собак
И пару, что скрывается в обертке
Беседки - белой, словно изо льда.
И небо с апельсиновою кожей
Закатных облаков, где иногда
Видны два отражения, похожих
На ангелов. Они издалека,
Из февраля, пытаясь отогреться,
Глядят, как два наивных мотылька
Летят на свет разбившегося сердца.

Июль
Слушай. Шаги. Тишина. И опять шаги.
Сердцебиение ночи на нашей коже.
Нервное. Рваное небо. На нём – круги
Белых плафонов, кормящих глаза прохожих.

Пей молоко. И расти как луна, пока
Школьницей учишься по четвертям, готовясь -
Словно к экзамену – к выходу в облака,
Сшитые не по размеру, зато на совесть.

Тени на вырост я спрячу в стенном шкафу.
До середины июля задую звезды.
Будешь ложиться, ветрами взобью листву,
Пряча под нею горошину. И вопросы.

Август
Как хорошо у августа в гостях
Пить пиво, разглагольствуя о лете,
Которому пожизненное светит.
О ночи, что, наверно, на сносях,

Иначе почему ее мутит,
Бросает из жары вечерней в холод.
О том, что месяц криво к ней приколот
И кажется пластмассой малахит

Заправленного в облака пруда.
О том, что всё не так, как было прежде.
Сосед по даче – бабник и невежа,
Уехав в город, сгинул без следа.

И  выпить стало не с кем так, чтоб звон
Шел из ушей. Дождь держит оборону,
Не отпуская в рай. Я -  посторонний.
И потому мне выход воспрещен.

Но августу не важно, что и как.
Он рад любому гостю, понимая,
Что скоро осень. И в тумане тает
То, что мечтало пережить века. 


Сентябрь
Это всё от предчувствий. И дело тут не в сентябре.
Просто лето прошло. И ты тоже проходишь, наверно.
Потому что смертельно боишься со мною стареть
На пустом берегу перелетной, как птица, вселенной.

Ей-то что, ей расправить созвездья и всё, в добрый путь.
А тебе собирать все мечты, что должны были сбыться,
Но не сбылись ещё. Я тебе говорю: не забудь
Здесь забыть безделушку, чтоб, может, когда возвратиться.

Словно боль, что приходит в прошедшую рану, когда
Перемены погоды ее тормошат, заставляя
Вспоминать, как предчувствие с боем брало нас, чтоб сдать
За бесценок в ломбард нелетающими журавлями.

Октябрь
А дворничиху звали Октябрина
Степановна. Справляли именины
Весь месяц. У нее был сын в тюрьме.
Подсел по пьяни. Люди говорили,
Она сама была на Колыме.
Как будто родилась там. Через силу
Мела давно не милый белый свет.
Октябрь. Деревья стряхивали листья
На птичью тушку, обнажая мысли
О смерти и под ними пряча след
Распятого на голых ветках солнца,
Еще надеясь: может, обойдется?
Была такая грязь, что первый снег
Все ждали словно манну. Он не падал.
Казалось, Бог, совсем как человек
Стал экономить на житейских радостях
И ясности уже не допускал,
Предпочитая тусклые просветы 
В сознании и тучах, ставших с лета
Еще неповоротливей. В руках
У дворничихи старая метла –
Вещь неодушевленная – была
Иных целенаправленнее, зная,
Зачем ее такой создал Творец
И заменила б Октябрине знамя,
Когда бы ей не заменяла крест. 
А время шло сухой травой в костер,
И таяло, в нем без следа сгорая,
Не дав понять, что нет другого рая
И нет другого ада, только двор,
В котором наслаждаться б новым днем,
Когда бы крест не ставили на нем.

Ноябрь
Ты помнишь, нет, ты помнишь: были дни,
Когда без слов, одним лишь только цветом 
(Оранжевым) полупальто, берета, -
Кричала ты:  как хочется весны!

Всегда, и, всё же, больше – в ноябре,
Когда с листвою солнце опадает
И пропадает долгими  годами
В пустом ночном колодезном дворе. 

Там дождь сидит на лавке и стучит
По дереву, боясь, что сглазит осень.
А  ты, в своем берете, несерьезно
Оранжевом, вновь путаешь ключи

От дома и от солнца.  Как звенят
Они, мне отпирая сердце! Помнишь?
Так почему же в черном незнакомка
Стремительно уходит от меня?

Декабрь/свеча
… а рука твоя горяча – расплавляет воск,
будь то свечи, пальцы ль мои, ты держи, держись,
только крепче, не отпускай, что бы ни сбылось,
чтоб не сбиться с ног, понимая: с тобой – не жить.

без тебя – не жизнь. Был бы Данте, искал в аду.
Беатриче, что с нами станет спустя пять строк?
ты пойдешь за мною, когда я с небес паду,
по этапу адовому на дальний восток?

декабристкой в дом декабря, где без солнца слеп
отпечаток ног, что снимает идущий снег?
будь моей свечой, что останется на столе
в день, когда исчезну в заоблачной пелене.