воздух чёрен, тягуч, прозрачен… вязнет медленный ранний март…
бродит, бредит, вскрывает, прячет под височную кость кошмар;
под одежду, под кожу, в мякоть загоняет такую жуть,
что ни выть, ни хрипеть, ни плакать, что кривись, мнись и губы жуй,
расползайся по швам, участвуй в межсезонной чужой войне…
черепица, кирпич, брусчатка – город плавится в злое "нет"…
горлом прёт, разлетаясь ватно пресно белая пустота…
влажность, улицы в грязных пятнах, кляксы снега то здесь, то там –
как обрывки бинтов, набивки: распороло и рассекло…
ночь спасают не те напитки, под ногами скрипит стекло,
блики света, всмотрись, приблизься… безучастный нистагм зрачков…
дожидаться тепла и листьев – город, знаешь ли, не таков…
город, знаешь ли, стыл и сомкнут, врезан шрамиком под ребро…
мчись подземкой, ложись соломкой – никакая не дрогнет бровь…
кольцевой короткометражек, однозначностью старых тем
сочиняется тихий пляжик, на котором лежать за тем,
что земля там обетованна, раз внутри жжёт такой нарыв,
что спасаться вином и ванной; фильмы, фары и фонари…
на планете миропорядок – сплошь война, и тюрьма, и мор,
а не море, песок и радость… по-хорошему всё – в игнор…
в самом деле: кому до мира – шум далёких клавиатур…
раз не съели и не скормили сочинять тот последний тур,
где не кутаться, не бояться, что встаёт огнево заря,
где не маски и не паяцы, и случится, что всё не зря,
где всё сложится классным паззлом, как с алисой в стране чудес;
где волнуйся, ликуй и празднуй, и салютная бейся взвесь;
чтоб встряхнуло и освежило; смыло зимнюю смерть и грязь;
чтоб не лопались больше жилы, выполняя чужой приказ;
до безумия и прекрасно; чёрным маркером во весь лоб
не отметили чтоб для казни, хохотнув, мол, не повезло;
чтоб блестели глаза, и влажно протекал сквозь асфальт туман,
и плескалась бы полной фляжкой горечь трезвых для тех, кто пьян;
солнце чтобы не иссякало и пьянило бы тех, кто трезв;
чтобы в море вгрызались скалы – зубоскалящий волнорез;
чтобы дальше перечислялось много всяких желанных "бы",
и звезда не врезалась ало в сине-чёрные эти лбы…
что вскрывается – топко, мшисто, стыдно, грязно – а воздух чист…
бойся главного вновь лишиться, но, в конце концов, научись…
как роняют монету в прорезь, в провожающий турникет,
узнавая свой тихий поезд в каждом сморщенном старике…
март – иглою в зеницу воткнут, давит крыши, тяжёл, свинцов,
и таращатся окна в окна тьмой убитых зимой бойцов…
губы смяты усмешкой криво – соберись и воюй, солдат…
как от внутреннего взрыва стены начали оседать –
бегство с тусклых угрюмых улиц, но ещё вроде цел фасад;
так уходят в мечту: сутулясь, коллапсируя в ночь, – фальстарт,
всё дробя сгоряча, прессуя в прах, в муку, в голубую пыль…
март свободу ведёт босую, в тучи сломанный тычет шпиль;
стёкла выбиты, вид помоен, что-то хлюпает в глубине –
из всех трещин во льду, промоин прорастает голодный гнев…
март въедается в мозг длиннотой, зимней кодой, сырым куском…
солнце бесится огнемётно… в горле бьётся горячий ком…
город движется в даль, растущий, пегий, грозный, чужой, не в масть…
необъятно громоздкой тушей, всех желающий обнимать…
выразительной светотенью – бред, фактурные клочья сна,
чёрно-белые фото, темы – а весна в этот раз честна…
так придумывай остановки и волшебный конечный пункт,
где не пусто, не одиноко; пузырится не кровь – шампунь…
где прикроют сухой ладонью, тронув нежно разбитый лоб,
прекращая клубок агоний, превращая весь мир в микроб…
и уже ничего не значить, не клубиться, не клокотать…
стать не тем – стать никем, иначе – стать улыбкою без кота…
позвоночник расправив гордо, вынув сердце размером с дом,
из подвала подняться в город – в ночь и холод… в святой содом…