Над лесом бродят облака
и желтый лист кружится пьяно.
Идёт в гостиницу, домой,
учительница фортепьяно.
Посёлок в сруб и бородат,
а парни – лесорубы сами.
И снова бродят облака
над пожелтевшими лесами.
Леса как дым,
и от костров уже остались огневища,
И смотрят в небо над селом
в реке остылой лодок днища.
А в тишине, и в вышине
уже повесил звезды кто-то.
О, если б знать нам те слова,
которым служат эти ноты.
Как медленен твой первый снег
и как внезапно он стихает,
И ветви голые кустов,
как клавиши, заполыхают.
Рябины редок перезвон
над чашею ночной купели.
О, фортепьяно, не резон
рассказывать твои метели.
На чёрных брёвнах иней стыл,
им было не во что рядиться,
Когда ночной мороз вдавил
причудливый рисунок ситца.
И это всё б с ума свело...
Но кажется совсем не даром
Светилось тихо лишь одно
окно во тьму свечным нагаром.
Луна цвела средь облаков
на память брошенной монетой.
Собака выла. Резковат
был звук пушистого кларнета.
Леса стояли в глубине.
Поселок спал. И снег светился.
Я в этой сельской тишине
писать стихов не научился…
А написал я репортаж
о том, как пахнет срез сосновый.
Но он в газету не пошёл
как «абсолютно бестолковый».
«Не надо этого писать» –
сказал наш опытный редактор.
И поволок свой карандаш,
как хлыст волочит ржавый трактор.
…В столовке сельской теснота
и бородатые все лица,
А кто-то в музыке знаток,
но стал внезапно заноситься.
И в непонятном кураже
все трактористы спорят рьяно,
Что так играет за стеной
учительница фортепьяно.