В кочегарке стоял иноземный стакан,
как попал он туда, я не знаю об этом.
Он подмаргивал плавно багровейшим светом
на извёсточных стенах огня языкам.
Кочегар дядя Миша пил чай из него,
и не только, но это другие рассказы.
Пил до дна и смотрел на огонь сквозь стекло,
говоря про себя: «Ишь, умеют заразы...»
И подкинув угля, он смотрел на стакан
со щербинкой, отбитой по верхнему краю.
Прикасалась к стеклу осторожно рука,
на заморском стекле уголек оставляя.
Кочегар дядя Миша, добрейший чудак,
аккуратно деля на две части конфету,
говорил: «Что ли съездить в Венецию эту?»
Говорил для себя, говорил просто так.
Дядя Миша в журнале картинку нашел,
по каналу гондола плыла величаво,
было лето, и солнце над домом сияло.
Он картинку к стене над столом приколол.
...Я случайно разбил этот дивный стакан,
засверкали огни на полу в переливах,
словно блики от солнца в тех нежных заливах,
где поют о любви гондольеры векам.
Кочегар дядя Миша меня не ругал,
он из дома принес две железные кружки,
под картинкой стояли в эмали подружки,
соответствуя больше окрестным снегам.