ДОМ МОЕГО ДЕТСТВА
ПЕРВЫЕ СТИХИ
Тихий свет по коридору ровно
От стены и до стены пролег.
Сторожиха Клавдия Петровна
В лампе поправляет фитилек
И стоит в углу горбатый посох -
Грозная пугалка для воров...
Я иду, застенчивый и босый,
В тишине охранных вечеров.
Сторожиха за иголкой нитку
Тянет из былинной старины.
В этот миг торжественный
окликнуть
Может нас лишь Пушкин со стены...
Он в меня глазами зорко целит,
Страшновато даже... ну и пусть!
Иногда мне кажется: в лицее,
А не в школе сельской я учусь.
Но об этом в самой тайной тайне
Я себе не признаюсь пока.
Тетя Клава стягивает ставни,
Как концы пухового платка.
Неспроста доверили ей школу -
Думы ее дремные тихи.
Босиком по каменному полу
Ходят мои первые стихи.
ИЗБА
Рубил мой дед избу.
Говаривал:
— Гуляй, топор!
Счастливой будь, рука!
Стоит изба. Широкие завалинки
Ей согревают впалые бока.
Избе покуда можется-живется:
Коль есть хозяин, и она жива...
И на дорогу светит из оконца
Белей луны седая голова.
У старика огромные ладони —
Они подхватят и несут меня
К ее окну, на звонкий подоконник
На краешек начавшегося дня.
Глазам открыта церковка на взгорье,
За ней вдали — реки великой ширь.
И смотришь Русь со влагою во взоре —
Пацан бесштанный — русский богатырь.
И день начнется с маленького праздника,
Дед песню выведет
на свой старинный лад,
И обожжет меня:
— Похож на Стеньку Разина!
А я на деда — люди говорят.
Гудут слова по утреннему ветру
Про степь широкую и муку ямщика.
Стоит изба, повернутая к свету, —
Так дед ее поставил на века.
* * *
На улице Свинцовой -
На улице грачей -
Стучат опять подковы
Гривастых тягачей.
Подковами прокована,
В пыли проторена -
Знакомая, знакомая
Дорога у окна.
И мне чуть-чуть поверится,
Что выпал день такой,
В котором пахнет клевером
И скошенной травой.
Тропиночками теми же
Пройдусь - не мудрено...
И принесу я с Терешки
Полнехонько ведро, -
По самой пыльной улице,
Прохожего тесня...
Мой дед, кряхтя, сутулится -
Мочалкой трет коня.
Красавец конь! Но с норовом -
Весь выкрашен огнем,
Но все же, братцы, здорово
Проехаться на нем!
Минуты счастья краткие...
И хоть боюсь слегка -
Стучу отважно пятками
В упругие бока.
Напрасно небо хмурится,
Дождем грозя упасть, -
Я нынче - Илья Муромец,
А завтра - русский князь!
На улице Свинцовой -
На улице грачей -
Стучат опять подковы
Гривастых тягачей.
И в этой кавалькаде -
Не меченый клеймом,
С телегою не ладит
Весь выкрашен огнем.
Слезит глазами карими -
Я знаю почему,
Как вместе воевали мы -
Все помнится ему.
МАЛЬЧИШКА
На Избалыке, близ Посельска
Мальчишка, рыжий и босой,
Бежит, прислушиваясь к песням,
Что в травах выпали росой.
В родном краю он дерзок, весел -
Весь из души пока отлит.
И то, что самый деревенский,
Лишь этим горд и знаменит.
Стихи ему бормочут травы,
Хоть сразу набело пиши...
Еще не время для потравы
Его восторженной души.
Еще не время для ударов
Неблагодарной той судьбы -
Средь мировых кричать пожаров:
- Поэты тоже - не рабы!
Еще ни шрамика на теле -
В душе кровавых сгустков нет.
И только травы лишь успели
Сказать ему, что он - поэт.
Он им ни чуточки не верит,
Пусть даже правду шелестят,
Бежит к реке на скользкий берег
Ловить глазастых лягушат.
ПОТОЛОК
Неказист и небросок
Старый домик с обшивкой из досок.
В нем отец мой, плечист и высок,
Головой доставал потолок.
С потолка осыпался мел -
На отцовских висках он белел.
Потолок мама часто белила,
И ругала отца, и корила...
Подступила гроза к окну.
Уходил мой отец на войну.
Потолок белым чубом метнул
И пропал в нескончаемый гул.
В сорок третьем заплакала мать -
Головы не умел он склонять...
Но понять я беды не мог -
Для меня был высок потолок.
Я рукой потянулся к нему,
Мне казалось, я все пойму...
Нужно только на цыпочки встать,
Белый наш потолок достать.
ФОТО ИЗ СЕМЕЙНОГО АЛЬБОМА
баллада
Неумело они из махры папироски крутили,
Пели звонкие песни, печатая шаг на плацу.
... Вот все, что я знаю о брате моем Михаиле,
Чтобы маме стать старой и сгорбиться рано отцу.
Да, беда велика! Но снуют по деревьям букашки,
Соловьиные грозди созрели в весенних садах...
А когда я подрос, то донашивал брата рубашки
И сбивал каблуки на опрятных его башмаках.
Хохотал я до слез, наблюдая, как в солнечной клетке
Белка грызла орешки и весело пела она.
Вился рыжий мой чуб из-под Мишиной в клеточку кепки -
Пробивался пушок на пунцовых щеках пацана.
Я стоял под окном: папироска прикушена зубом,
Колыхались клеша и душа цвета школьных чернил...
В своей первой любви был изысканно нежным и грубым -
На колено вставал, но цветов никогда не дарил.
И шалея от солнца, и на ухо кепку чуть сдвинув,
Я вышагивал тихо, касаясь горячей рукой
Тонких ивовых пальчиков гордой моей Магдалины -
Вроде «свойской» девчонки, но все же не нашей - чужой...
Будто кто-то привез к нам ее из-за синего моря,
Поселив ее в домике старой, замшелой вдовы.
День и ночь я бродил возле замка Принцессы в дозоре:
Износились рубашки, ботинки мне стали малы...
Исклевали дожди франтоватую в клеточку кепку.
Королевскую дочь увезли от меня вникуда...
Я из детства ушел, бросив в синее море монетку,
Опечалившись тем, что ее не вернет мне вода...
Вот сижу и грущу в вечереющем собственном доме.
Выпью много вина и выкурю семь сигарет.
Пожелтевшая фотка хранится в семейном альбоме:
На ней папа и мама, и брат мой... Меня еще нет.
ПЛЯСУНЬЯ
Пляшут вьюги в звездном мареве -
Воют всякую напраслину.
Рождество в деревне справили,
Разошлись в сердцах на Власьевну.
Не допиты кружки с брагою -
Порассветилось за окнами.
Степанидин муж подмаргивал
Пьяным глазом ей с намеками.
Выбивала дробь сапожками,
В круг входила павой-птицею.
И смотрели бабы кошками:
Враз глаза-то ей повыцарапают.
Потому как дело правое!
Вдруг бабенкам не успеется
Окрестить ее шалавою -
Незамужнюю соперницу.
Мол, дитя ее нагулено -
От кого, лишь бесу ведомо,
Что пора давно "загульную"
Проучить деревне следует.
Закрывали плотно ставенки,
С перепоя страшно злючие.
Мужиков попрятав валенки,
Двери намертво закрючили.
А она - плясунья Власьевна -
Тоже малость перегружена,
Улыбалась миру счастливо
И кормила сына ужином.
На лице курносом мальчика
Конопушки несерьезные.
И дрожали ее пальчики,
И метель кружила звездная.
На рассвете протрезвевшие
Бабы приняли решение:
Скопом - конные и пешие
У нее просить прощения.
ВДОВЬИ ПОСИДЕЛКИ
Приходили, тихи и бесовы,
К моей матушке - тетушке Томе
Разудалые с виду вдовы,
Сапожищами ботали в доме.
Приносили в глазах по грустинке,
По одной и недолгой пока,
Мне и брату - по половинке
От замерзшего кренделька.
И встречала их мама картошкой
И "рябиновкой" не во вред...
И сажала с отцовской гармошкой
На отцовский меня табурет.
Глубока для души воспаленной
Золотая такая минутка.
На закуску - огурчик соленый,
Деревенская прибаутка.
Ни слезинки у мамы не будет,
Молча ей горевать на веку.
Лишь прильнет вдруг высокой грудью
К леденящему косяку.
И приметив то, тетка Арина,
Дружбе вдовьей и маме верна,
Песню выплеснет на середину,
Словно талую душу со дна.
Будто впрямь он почти беспечален,
Век их вдовий, на русской земле...
Утром с первых, несмелых проталин
Зарождалась весна на селе.
ТЕТКИН СУНДУК
Над сундуком склонилась тетка Клава.
Ушла в себя, как омут, глубока.
И очень долго руки согревала
На лацканах мужского пиджака.
...Уже в окно заглядывали вишни.
И сквозь стекло сквозила синева.
У сундука - откинутая крышка.
А на плечах вдовы - два рукава.
ВРЕМЕЧКО
Ах, времечко! Послевоенную вторую
Сменил профессию сосед.
А я по-прежнему ворую
Полупустые пачки сигарет
У матушки своей печальной....
Так будет завтра, было и вчера.
Хотя я знаю: изначально
У ней в заначке водится махра.
И сводится к нулю моя "активность" -
Весь мой сыновний доблестный порыв.
В глухую пору мама пристрастилась
К привычке вредной,
мужа схоронив.
Сказать по правде, мы давно не плачем -
О черном дне напоминает нам
Лишь дом отцовский в облаке табачном,
Да мамин кашель частый по ночам.
Уж эти мне губительные граммы!..
Они убьют и лошадь, и слона...
И все ж она курила, моя мама,
Поскольку вдовья чаша солона.
И как всегда, позволенная редко,
Скупая ласка пахла табаком.
Но появилась добрая примета:
Старалась мать курить уже тайком.
И вот она - такая молодая! -
И волосы не сжаты в узелок,
И в доме не завеса дымовая,
А солнышка лучи наискосок...
Ах, времечко! Выходит замуж мама.
И мне пора свою умерить прыть:
В "грехе" покаяться,
во всем признаться прямо:
Отворовал! Мать бросила курить.
ОТЧИМ
В детстве у меня была река.
Осенью у тихого причала
Плыли в ней седые облака,
И река студеная крепчала.
И вставала на зиму она
От верховий до Петрова вала,
И заледеневшая волна
Будто бы на цыпочках стояла.
Мать пекла на кухне пироги.
По окну дождиночки стекали.
В коридоре слышались шаги
И у нашей двери затихали.
Мы с братишкой звали его дядей.
Дядя Коля, с "Муромца" старпом,
Подорвался на одном снаряде
С нашим невернувшимся отцом.
И сидела мама, как невеста.
И дрожала мамина рука.
Но у нас ведь не было протеста
Против дяди Коли- моряка.
Мы на то свое имели мненье:
Вот он и пришел отец с войны...
И качали нас его колени,
Словно две высокие волны.
* * *
Я из детства помню поле -
Капли солнышка на колоске...
Голубое - голубое
Небо плавало в реке.
Только в этом добром небе
Почернела вдруг река.
И сломался тонкий стебель
Золотого колоска.
Братьев тетка принимала
В дом казенный у дорог.
Я подумал: "Здравствуй, мама!"
Брат мне сунул локтем в бок.
"Наша мама, наша мама!" -
Губы я скривил опять.
Исподлобья брат упрямый
На чужую смотрит мать.
И несказанное "Здравствуй!"
Поглотила тишина,
Хоть рассказывал не раз он,
Что учительша она.
Но молчит-сопит Володя -
Он взрослей меня на год.
И поэтому, выходит,
Нам на "мамку" не везет.
ПТИЦЫ МОЛЧАТЬ НЕ ДОЛЖНЫ
баллада
За тонкой озвученной дверью
Занятия детского хора.
Когда умирают деревья,
То птицы смолкают не скоро.
И в этом великую мудрость
И мы испытали сполна,
А то, что мы пели зажмурясь, -
Не наша, брательник, вина...
А наша - иная, что если
Закрыть не успеешь глаза,
Непрошено скатится в песню
Горячей горчинкой слеза.
Мы пели по вторникам - после
Набегов своих матерей,
Которых не помнили вовсе,
Забыть постарались скорей...
По поводу родственных линий
Мы правду имели свою:
Давно матерей схоронили,
Отцов положили в бою...
Поскольку война недалече,
Приют наш сиротский не тих.
Не надо нам души калечить
Воскресным явлением их.
И все, и не нужно поправок
На этот сомнительный счет.
Не нужно конфет и баранок -
Нам сладкая ложь не идет.
Взъерошены и желтороты -
"Птенцы" - даже жалко смотреть...
Но время научит кого-то
Почти по-шаляпински петь.
Сопрано сиротского детства...
Детдом в заповедном лесу.
Несу свое певчее сердце -
Под небо России несу.
До самого донышка веря,
Мы пели не зря, пацаны!
Когда умирают деревья,
То птицы молчать не должны.
В КИНОТЕАТРЕ
Выдавали валенки - надевали валенки.
Шли в кинотеатр. Счастливы вполне.
... Девочка у моря в голубом купальнике
Наливное яблоко катит по волне.
Мы в кинотеатре шепотком беседуем:
- Что ее нам яблоко? - так себе... "десерт".
Девочка незлая и совсем невредная -
У нее родители, а у нас их нет.
Если позавидовать - нам бы Генке надо бы,
Если уж подраться - непременно с ним.
У него под Вологдой в государстве ягоды
Лешим и лесничим дядька Серафим.
Генка с нами делится ягодой по-честному,
"Темную" устраивать веских нет причин.
Да к тому ж по времени, даже пусть по местному,
Валенки мы сносим - вырастем в мужчин.
... Девочка в купальнике ходит возле моря,
Аленький цветочек ей на счастье дан.
Всхлипнула Наташка. Донкихотит Боря -
Кулаком грозится морю на экран.
СТАРЫЙ СИВКА
До девичьей улыбки,
Что прячут в терему,
На этом дряхлом Сивке
Не доскакать ему.
Высоты все измерены
Ивановым конем -
У старенького мерина
Три шрама под седлом.
И на боку - залысина,
Как будто выбрит бок.
А фельдшером записано
Коротенько: "ожог".
И командиру велено
(Есть подпись и печать)
Коня из артиллерии
По старости списать.
Под городом под Вольском
Копыта те стучат.
Там Сивка продовольствием
Снабжает интернат.
Он ходит под началом
У Ваньки-сироты
К затоновским причалам -
На шаткие мосты.
Везет войны последышек -
Горбатенький конек -
То молоко, то хлебушек,
То сахарный песок.
В заоблачные выси
Коньку не доскакнуть -
Лишь шагом, а не рысью
Проделывает путь.
А Ване и не надо -
Привык к тому уже.
Живет его отрада
На первом этаже.
Зарей окошко светится -
В нем бантик голубой...
И старый Сивка метится
Сорвать его губой.
СОЛОВУШКА
Современная баллада
В доме лунные, тихие окна.
В ее комнату дверь не скрипит.
У отцовского, теплого бока
Обогрелась девчушка и спит.
Ведь не кукла она «неваляшка» -
Человечек с живою душой,
Семилетняя кроха Наташка
Спит с отцом на кровати большой.
Значит, жили они не в подвале
С мамкой, пьющей вино без конца...
И неправду ей люди сказали,
Что в тюрьму посадили отца.
И не слезы текут - веснушки
По горячим, как маки, щекам,
Потому что у этой девчушки
Семь дорожек к весенним лучам.
Пусть живет она в сне беспечальном.
И для полного счастья тогда
На перроне веселом вокзальном
Пусть встречает она поезда.
И придет по серебряным рельсам
Главный поезд... не надо гадать!..
Но в четвертом вагоне апрельском
Точно будет Наташкина мать...
Распахнутся вагонные двери
Посредине цветущей весны...
Но разбудят ее. Не поверят
В эти лунные детские сны.
Злой с похмелья бомжара Тимоха
И крутая сорвиголова
Двадцать первого века эпоха
С белокаменным градом Москва.
Бомж Тимоха не злой по натуре.
Плут московский, халявщик и тать,
Приобщил он Натаху к культуре -
Песни петь да на хромке играть.
От души он рванет на двухрядке -
На гармошке нетрезвой своей,
И народ наш, на зрелища падкий,
Вдруг услышит - поет соловей!
Приосанится гордый бомжара -
При гармошке и он музыкант:
Три аккорда фальшивого дара,
Но зато у девчонки талант!
Мир замрет от смертельного страха -
От погибели на волосок...
Как поет эта девочка-птаха!
Чистый ангельский голосок!
Раскошеливай, дядя, заначку -
Не копи на беду на перед...
Тебе Натка про Соню-рыбачку
И про Костю с шаланды споет.
Не таи запропащую душу,
А держи ты ее под рукой!
Позабытую вспомни Катюшу,
Что ходила на берег крутой.
Задержи ты себя на минуту,
Извлекай из сумы барыши -
Деревянную нашу валюту
За восторг этой певчей души!
На Арбате, Таганке, на Пресне,
У забора бутырской тюрьмы
Вспомни тяжкие русские песни
И страну самой лютой зимы.
***
Лунный свет в черном мраке подвала
Навевает ей сон золотой:
Как она от Тимохи сбежала,
Когда тот погрузился в запой.
И нашлись в мире добрые люди:
Взяли в дочки ее насовсем,
По утрам теперь девочку будят
Кукла Барби и преданный Кен.
Словно Золушкой в сказку попала -
Не сойти бы от счастья с ума?!.
Ведь дает ей уроки вокала
Тетя Соня Ротару сама.
Детский голос струится лучистый...
Из подвала до звездных высот.
Станет Натка народной артисткой,
И не хуже "Лаванду" споет...
Ночь метет золотою порошей,
Рассекает кромешную тьму...
- Папа! Папка! Ты самый хороший!
Не сажайся ты снова в тюрьму!
- Мама! Мамочка! Глазкам так больно!
Погаси ты, пожалуйста, свет!
И Тимохе до жути прикольно:
Погасил бы, да лампочки нет...
Бомж чернее подвального мела -
Он почуял большую беду:
- Видно, Натка, всерьез заболела!
Что попало, молотит в бреду.
Эх судьба! - распоследняя сволочь:
Приговор нам читает с листа...
Медицинская скорая помочь -
Катафалк... бугорок без креста...
Никакого прощального слова!
Никого, ничего - тишина.
Раз копнули - могила готова.
Спи спокойно, родная страна!
Не луна - косоглазая ведьма!
И зовут ее кратенько - Смерть!
Бьемся в муках на каменной тверди,
И под нами колышется твердь...
Философствует пьяный Тимоха,
Пальцы рук в кулаки сцеплены.
И не нужно не ахать, не охать:
Перед смертью хорошие сны...
Он и сам в этих снах кувыркался,
Потому как не раз умирал,
И стоял в них сияющий глянцем
Тимофей Ковалев - генерал!!!
Генеральская взмокла папаха-
Шел московский военный парад.
И бежал он их этого страха...
Потому-то и жив, говорят.
А теперь вот такая напруга:
Натка вряд ли вернется из сна.
По Москве сатанинская вьюга -
Это значит Тимохе хана.
И вино не прибавит отваги.
Догорает Соловушка-свет!
Это значит: ему - бедолаге! -
Перед Богом держать свой ответ...
За свою нехорошую славу -
За бездомное в мире житье,
За жестокую эту державу,
Что так любит величье свое.
Знать не хочет не слухом -
не духом,
Белокаменный лоб свой крестя,
Что земля не становится пухом,
Даже после кончины дитя.
Я кричу через время в бессилье,
Руки рупором стиснув к губам:
Гой ты, мачеха злая Россия,
Когда матерью станешь ты нам?!