на нас уже не осталось меток, и где та чайка, которой нету, а время плавится, как комета и будит эхо в моём виске…
когда кому-то ещё смелеть так: смешны, похожи на малолеток – так неизбежно и так бесследно, как нас вынашивало в песке…
в сухом, струящемся между пальцев, в горячем пепле, в далёком царстве… ты помнишь? помнишь, как мы слипались, идя на дерзкий и явный блеф,
блестяще влажными животами, вникали, плавились в этот танец, и никакого на нас суда нет… тяжёлый привкус, прозрачный шлейф…
смотри, поглядывай из окошек на солнца яркий незрячий грошик, на небо, ластящееся кошкой, и будет повесть моя легка…
меня корёжило и корёжит, а ты как был, так и есть – такой же, а под моей снежно-белой кожей вскипали пена и облака…
а под твоей – поднимались стужи, звенел осколочно-льдистый ужас… просвет всё уже – настолько уже, что выход больше не разглядеть…
шуршит, закладывает уши… ты не услышишь меня сквозь сушу… мой голос тих и песком приглушен… я по пустыне плыву в ладье…
там величаво идут верблюды, цветёт ромашка: не будет/будет, сверкает слитком фигура Будды, дрожат над дюнами миражи…
и мир не терпит таких прелюдий, людей сменяют другие люди, ночь осыпается вниз салютом на тех, кто вырос и будет жить…
а я прикинулась слишком кроткой, немой часовенкой, позолоткой, защитной пломбой, глухой пустоткой с чернильной бомбой, как осьминог…
тебя запомнят серьёзной бровкой, кривой ухмылкой, смешком коротким… и дальше может быть как угодно, вот только лодка – на одного…
песок слипался в ладошках мокрых; и все затихло, и все примолкли, и что здесь было – не видно толком… бликует солнышко на фольге…
и дети строили замок, остров… а в горле нежность торчала костью… и кто нас просит – никто не просит вживаться в лица живых легенд…
по горизонту шипящим смерчем, витиевато хитро заверчен, замучен, выкручен и доверчив, с хрипящей засухой в кулаке…
уходишь дальше о ком-то печься, впечататься, встроиться в чью-то вечность, на берегу оставляя вещи, бросая всё, чтобы налегке…
глухой раскатистый рокот львиный: гроза обрушивается лавинно на раскалённые половины – мы одинаково обречены…
и каждый вынут и тихо стынет, где море с небом сольётся синим, где в волны вдруг упадёт пустыня… над горизонтом колючий нимб…
а замок завтра наутро смоет на берегу золотого моря, и лето будет гореть зимою, а за штурвалом заснёт пилот…
цепь распадётся на сто колечек, последний куплен на нас билетик, где я в полёте, а ты в куплете… вот тут-то чайка нас и споёт…