Во мне как будто лопнула резина.
Скажи, Мигель, что я скотина,
что взялся говорить тебе об этом…
Не философские ищу ответы
в картине «Ватерлоо в унитазе».
Маркиз растерян. И де Сад в экстазе.
Достоинство твое на волоске
висело, в общем. Разум рыскал где
несправедливости такой исток:
в такие годы завернуть в клубок
и волю к жизни, и любовь к труду
мужскому, чтобы дуть в дуду!
Формально – два процента мышц.
Я тоже нервничал, спуская ниц
штаны, чтоб заглянуть судьбе в глаза.
Но там сверкало солнышко всегда.
И (Боже, как мы падаем тогда),
как мытарь, чтил за это небеса.
Да, я молился за тебя, Мигель.
Но в небеса при этом, как на щель
для просьб, смотрел. Плевался, но смотрел.
Мы вечно пляшем не удел,
когда у брата светятся шары.
И так, по сути, мы всегда одни.
(Я и сейчас пишу всё о себе.
Не зная лучше как приблизиться к тебе,
Мигель, я изучаю свой
колодец рта, заполненный слюной
ненужной, чтоб сказать тебе слова,
зане работает рука.)
Итак, божок не перегнул
царька твово и свечку ту задул,
в которой генофонд твой прогорал.
Как ты теперь? Уже не генерал
по этой части дух твой? – Врач, скорей,
познавший, что всего страшней
не боль, а если нечему болеть…
Страдания научат мир терпеть
по-новому? На Канта положить
за то что вякал, как не надо жить?
Мы слышим как скрипят болты
на наших кораблях, разинув рты.
Херня какая. Ты, конечно, прав
окажешься, местоимений сплав
послав меня искать на край Москвы.
В конце концов тот ужас позади.
Не то что в будущем. На всех на нас
невидимые орки точат глаз.
Ты просто первый перешел черту
старения, Мигель. И я иду
вослед тебе, не власяницею шурша,
а тем, что называется душа.
У времени – что «задница», что «пах».
Здесь лишь для нас есть разница в словах.
23 января 2006 г.