Она идеально нежна и немного дерзкая, дразнит всех, смеется, переливается, руку выдергивает из рукопожатия резко так, но похоже, что всем это даже нравится.
Волосы забирает, а улыбки, наоборот, выбрасывает на каждого встречного и духами окутывает пространство. Замолкает, когда последние новости вокруг обсуждают массово. Любит безумства, сигареты со вкусом вишни, непостоянство.
Все за ней наблюдают внимательно, язык прикусывают, когда она то и дело дотрагивается до плеча. Ей всегда то слишком весело, то слишком грустно, то никак… И всехняя, и ничья.
Кто-то цветы присылает по почте, кто-то оставляет под дверью, кто-то шлет письма, сообщения, подмигивает, обрывает телефонный провод. Но вот что странно: каждый ей почему-то верит и влюбляется. Хотя она не дает никакого повода.
Да, она красивая, всем читает Есенина, себя и Ахматову, восторженно смотрит на небо, устало щурится, напоминает чем-то Венеры Милосской статую, только цветную, с руками и движущуюся по улицам.
Но никто не видит, как обычно примерно к полуночи она выходит из душа, пахнущая ванилью, наливает чай, садится в комнате, очень сумрачной, но от этого вовсе не менее ретро-стильной,
Открывает окно, закуривает и взгляд ее пеленается в цвет тоски, а душа ее кровоточит, и она умирает от мерзкого и проклятого, от красивого и свободного одиночества.
***
Он немного болезненно выглядит, тонко чувствует, измеряет шагами комнату часто вечером, он странный, загадочный… он человек искусства, поэтому всех впечатляют его картины и речь его.
Он увидел ее случайно на фотографии, рисовал ее долго, но так и не получилось: пробовал маслом, гуашью, тушью, мелками, графикой… но эффекта должного не добился.
Они гуляли потом, разговор не клеился. Она курила, курила, курила и как-то мешкала, когда он собранно окурком оранжевым целился в урну очередную. Но это внешнее.
Внутренне оба они горели, плавились, раскалялись до взрыва, боялись: как бы чего ни вышло. Это понятно отчасти: она ему слишком нравилась, а он ей даже, наверное, очень слишком.
Они доходят до ее дома, в глазах отчаянье. Он снимает ее на пленку своей памяти. Она выдыхает дым: «Может, хочешь чаю, а?» Он вздрагивает и молчит, как участник саммита.
Она паникует, тушит окурок, хмурится, выдает злость резкостью, быстро идет к двери. Он осматривает всю улицу, как всегда, сутулится и понимает отчетливо: «Скажи что-то или умри!».
Дверь хлопает, и лопает его сердце. Разум констатирует, что его теперь больше нет. Они умерли вместе. Привет тебе, Love-s Освенцим! Но зато у него остался ее портрет.