«В шесть без пятнадцати он будет.
Маэстро. Гений». Скользкий снег.
А город, в ледяной простуде,
не мог поднять замерзших век.
Готическая колокольня
сосулькой в небо проросла.
Он шел с трудом. И было больно
смотреть, как сильно он устал.
Старик в ушанке, так привычно
сутулясь, варежки снимал.
И было все - не артистично,
толпа, а не концертный зал.
Дверь колокольни, легче тени,
ему открылась. Не для всех.
Крутые, как года, ступени
вели наверх, наверх, наверх…
Но распрямилась вся сутулость,
когда, перешагнув предел,
он ощутил, что все вернулось.
И, показалось, полетел.
И билась тонкая фигурка
так высока, как никогда.
И голос колокола гулкий
назад отсчитывал года.
И медь звенела о разлуке,
прощаясь и прощая всех.
И тонко жаловались звуки
на жизнь, слепую от прорех.
И выше – ничего не будет,
лишь с неба - мерзлая крупа.
А там, внизу, стояли люди.
Я помню - люди. Не толпа.
И память, мудрая копилка,
хранит (отбросив всякий вздор),
и руки, в старческих прожилках,
и - детский - варежек узор…