Как брешь в брюшке баржи, банкротства на бирже,
как дыры, которые моль выгрызает
из плюша, как плешь в шевелюре – так, вижу,
что память порочна: изъяны зияют,
как дыры на черном асфальте – всё реже
с былой чистотой вспоминаю о давнем;
но, кажется, где-то в далеком и нежно-
зеленом пласте моей жизни – о, там не
имели значенья браслеты и броши,
блестящие бусы в брильянтовых брызгах,
и бицепс боксера не ставился в грош, и,
как призрачный признак, капризные бризы
едва различимых, неясных эмоций,
и Моцарт, подчас обретая личину,
звучит в голове и никак не уймется,
и хочется стать поскорее мужчиной,
слыть женской мечтой, наподобие Листа,
листать дневники о разрушенных семьях,
быть едким, глумливым глистом-нигилистом,
оставшись дитем, обожаемым всеми,
найти Незнакомку Крамского в бродяге,
быть слабым, как благо, и властным, как Логос,
увидеть Лагос, Тринидад (и Тобаго),
пить только коньяк и рыдать только в голос.
И что же в итоге? Суха и сурова,
Солидность, как стражник, застыла у двери,
и только одна Незнакомка Крамского
глядит со стены и по-прежнему верит.