Зимы рождественские фуги
рождали стих, сбивая прыть,
и будто бросившие други
шептали: нет, не победить.
И продувая до изнанки,
перемолачивая в стынь,
побед закатывали пьянки,
поутру прочив монастырь.
И за околицею вьюга,
сорвав последний самый стыд,
как будто лучшая подруга
в угаре, плакала навзрыд.
И я, почти уже поверив
в небезысходность бытия,
стать был готов обычным зверем,
и унести с собой в поля
нерасплескавшуюся горечь
и нерастраченную боль,
но строки белые, как помощь
явили просьбу: вылей смоль
на нас той неземной печали,
что душу точит по ночам.
Просили тихо. Нет, кричали:
отдай её скорее нам!
И совершив свою ошибку,
ценой в какую-то там жизнь,
кровоточащую улыбку
им бросил костью: отвяжись!
Но осознав мою подмену,
желая лишь души моей,
по кровью меченному следу
бредут моих остатки дней.