Емеля и лень

 
      
На седой горе разваленной,
в ледяной пещере каменной,
из гранитной кружечки,
из хрустальной лужицы,
вытекала струйка малая.
Выпивала воду талую.
Разгоняла солнца лопасти.
Придвигала сосны к пропасти.
По Cибирской равнине скиталася.
О еловые струги плескалася.
Через черные пороги
находила путь-дорогу.
Под песчаною горою
растекалася рекою.
На стерлядке волну катала.
Жемчуга,как икру,метала.

На пологом берегу муравчатом,
да на березовом бревне да на крапчатом,
в двух верстах от тракта Чуйского,-
не страшась разбоя русского,-
мальчик сиживал, девяти годков,
и пугал в воде золотых мальков.
Подрезал волну пяткой голою.
Подсекал плотву горстью полою.
То сынок синеглазый Емелюшки.
То внучок краснощокий Емелюшки.
То сосед крутолобый Емелюшки.
То холоп доброхотный Емелюшки.
Круглолицый Емеля Пелюшкин
с деревеньки смешной Емелюшки.
Пас Емеля у речки козочку.
Мастерил из щепочки лодочку.

Ат, не видит Емеля рыжий-
рак сидит на мели подвижной.
Со клешнями широкопалыми.
С десятью ногами корявыми.
И глаза у него выпученны.
И усы у него выпрямленны.
А на брюхе кольчуга кованная-
зернь на скани о камни содранная.
Греет панцирь на летнем солнышке.
Ищет норку в решетчатом донышке.
Замечает бревно крапчатое.
Лезет в воду,как гусь лапчатый.
Забирается рак на гребень.
Попадает в солнечный бредень.
Приплывает к Емеле с волною
и щипает за пятку клешнею

У Емели в ушах зашумело.
У Емели в глазах потемнело.
Показалось Емеле,что раки,-
в плащ-палатках из грубого хаки, -
запрудили реку большую,
как машины в час пик мостовую.
И сомлел Емеля на бревнышке.
Бултыхнулся на самое донышко
Весь облеплен воздушными каплями
вгруз в песочек округлыми пятками
там,где травка росла речная,
где заслонка ржавела печная,
где лососи хвостами  плоскими
загребали водичку,как веслами.
Да течение больно прыткое
на поверхность Емелю вытолкало.

Быстра речка,норовом дикая,
надрала из струечки лыка
и сплела голубую лодочку,
невесомую,словно пробочка.
Тройку черных ужей впрягала.
Емельяна на нос сажала.
Выносила на берег дикий
там,где ели торчали,как пики.
Уплывала назад с водою.
Уносила ужей с собою.
Оставляла Емелю под кручею-
туповерхой горою сыпучею.
А назавтра Емеля очухался.
Стряс водичку из правого уха.
Как барашек, залез на кручу.
Лбом уперся в забор колючий.

Частокол из ветвей сучковатых
рассыпался, как стул горбатый
С острых кольев,-тугих и крепких,-
ветер сделал большие прищепки.
И сушил на цветной веревочке
грозовые мешки,как обновочки.
А калитка в тыну, -кривобокая,-
язычком на щеколде цокала:

" Мальцик славненький ,пальцик маленький,
ат не знаешь ты лес стародавненький?..
Под столетнею пихтой ветвистою,
где гнездится орлица когтистая,
прилепилась избушка бревенчатая.
Как заступишь крылечко ступенчатое-
попадешь через сени в горницу,
где в подполье мышата возятся,
где с окон паучиха лесенки,
точно тюли турецкие свесила.
Отродясь в слюдяное оконце
не стучалося лучиком солнце...

Там в глубоких креслах дубовых
отдыхает в подушках парчовых
гладкотелая и губастая
вислоносая девка рукастая.
Во сафьянных туфлях носатых,
во атласных одеждах мятых.
За скрипучею толстою  дверью
поджидает девица Емелю.

Мальцик славненький,пальцик маленький,
Лень сборола лесок стародавненький.
Поворачивай ты оглобли.
Уноси, пока жив, ноги."

Да калитку в тыну, -кривобокую,-
что,как баба Лукерья,цокала,
синеглазый Емеля не слушал.
Язычок на замке порушил.
Открывал задвижку железную.
Заходил в душицу полезную,
что стояла,как поле нежатое,
мелким цветом к забору прижатая.
Доходила трава до пояса.
Обвивала лодыжки  полозом.
Не пускала Емелю в избушку,
где печная труба, яко пушка,
на соломенной крыше сопрелой
черным жерлом,как глазом,глядела.
Да лодыжки Емеля выпутал.
Через поле дорожку вытоптал.
С правой ножки ступил на крылечко.
Потянул за дверное колечко.
Дверь со скрипом проход открыла
и Емелю в сенцы пустила.
Лишь вошел Емелюшка в горницу,
так услышал: мышата возятся,
так увидел : паучьи лесенки,
точно тюли с окошек свесились.
А навстречу ему  ступала
во сафьянных туфлях,яко пава,
гладкотелая и губастая
вислоносая девка рукастая.
Девка мягко ступала с  носочка.
Выставляла вперед локоточки.
Размыкала губы кораловы.
Надымала щеки,как парусы.
Ноздреватым дыханием липким
обдувала Емелю,как липку.

Приставало дыхание к носику.
Заползало на переносицу.
И глядело оттуда пристально
в оба глаза,как в зеркальца чистые.
Примеряло кривые рожицы.
Рассыпало смешинки по горнице.
Щекотало хвостом за ухом.
И дразнило большую муху.
Выворачивало карманы,
как носочки на пятках рванные
В горстку плоскую,как листочек,
собирало речной песочек.
И в глубоких глазах Емели
выростали ползучие мели.
Веки тяжестью наливалися
и до времени закрывалися.

Гладкотелая и губастая
вислоносая девка рукастая
подхватила Емелю сонного,
как гусиное перышко ровное.
Уложила в кресла дубовые
на узорны подушки парчовые.
Взгромоздилась на край постели
там,где круглые пятки блестели.
Белой ручкою из глубокого
рукава,точно Бия,широкого
веерок доставала потрясный
из павлиньих тех перьев глазастых.
Опахало, как хвост, распускала.
Зенки веками прикрывала.
Обдувала свой образ девица -
представала когтистою птицей.

Ат, Емеля - не зрит,не знает:
коготочки орлица вонзает
во подушечки во парчовые,
в подлокотнички во дубовые.
Спит Емеля,беды не чует.
Видит сон, а во сне  - устье Чуи.
Чудный сад в серебристой долине.
Лавры,мирты, в цвету мандарины.
И себя - в голубом паланкине,
уплетающим сливо-маслины.
А несут паланкин - атланты,
чернокожие слуги гиганты...
Вдруг на блюде в кистях виноградных
средь маслин и конфет шоколадных,
видит рыжий Емеля рака,-
этак дюймов на десять с гаком.
Со клешнями широкопалыми.
С десятью ногами корявыми.
И в кольчуге -  на брюхе кованной,
с филигранною сканью порванной.

Рак глядит на Емелю молохом.
Говорит человеческим голосом:
" А почто Емеля не встанешь?
на рукастую девку не глянешь?
Не узришь, что она не девица,
а когтистая страшная птица.
И вот - вот она мальчика сонного
растерзает,как зайчика хворого.
Просыпайся ! Не спи , Емеля.
Поднимайся с парчовой постели."

Только рака Емеля не слушает.
Виноград да маслины кушает.
Твердой косточкой в панцырь целится.
Говорит ему:"  Как осмелился
потревожить речами сомнительными
сладкий сон, как щербет, - восхитительный?..."

И тогда на чеканном блюде
отозвался рак гласом трубным:
" Ат не мыслишь, Емеля, -  маслины,
виноград,паланкин, -  только мнимы.
Сад серебряный в Чуйской долине -
лавры,мирты,в цвету мандарины, -
эфемерный мираж подложный
к жизни нечистью вызван таежной.
В твой рассудок и ум неопасливые,
точно белая глина, податливые
Лень вложила конфетку желанную.
Растелила скатерочку браную.
Обмелевши,зеницы спящие
паланкины не зрят настоящие.
Просыпайся!  Не спи, Емеля.
Поднимайся с парчовой постели.
Торопися,покуда орлица
не успела когтями вонзиться
во шершавые пятки розовые,
во потерты штанишки кожанные.
А на случай больших затруднений
вот те камешек, круглый -  как темя.
Плоский,гладкий,расцветки блеклой,
с черной прожилкой посередке.
Как какая беда случится,
глянь на гальку -  она прояснится
и покажет тебе картинку
с черной прожилкой посерединке.
Надоумит головку вихрастую,
как осилить девицу рукастую".

И проснулся в креслах Емеля.
И вскочил впопыхах с постели.
И заместо губастой девицы
увидал хищный профиль орлицы.
Испугался Емеля взаправду.
Вспомнил рака в кистях виноградных.
Разжимал кулачок ребристый.
Трогал пальчиком камень зернистый,
плоский, гладкий, расцветки блеклой,
с черной прожилкой посередке.
Не солгал  старый рак на блюде.
Как представился случай трудный,
так глядельце на камне с полером
показало Емеле,что делать.

Вот Емеля приободрился
и к орлице,как есть, приступился.
Затянул ремешок потуже.
Спрятал гальку в карман поглубже.

Речь завел Емельян издалеку -
стало  б  только со слов тех проку:
" Страшный сон на подушках парчовых
во глубоких креслах дубовых
мне привиделся ночью ясно.
Будто день за окном ненастный.
Под порогом скрипит половица.
Надо мною большущая птица
два крыла распростерла  пестрые.
Коготочки готова острые
тут вонзить в мое тело белое,
яко в тушку зайчоночка серого.
Уж не ты ли та хищная птица,
шестипалая девка - орлица?..".
Про маслины смолчал. И про рака, -
этак дюймов на десять с гаком.

Птица в девку легко перекинулась.
На Емелю с упреками вскинулась:
"  Ат, Емелюшка, как не боязно
клеветать на меня бессовестно.
Косоплетки плести , играючи,
ничего обо мне не знаючи.
Спишь ты нонче четвертые сутки.
Век не смежила ни на минутку.
От дурного таежного сглазу
берегла тебя пуще  глаза...
Да со сном , знать, оплошка вышла.
Видно дырку прогрызла  мышка
в половице под самым порогом.
Сквозь нее и пролезла тревога
Потревожила сон твой сладкий
страшным образом птицы гадкой.".

Стала девка ступать с носочка.
Выставлять наперед локоточки.
Размыкать свои губы кораловы.
Надымать свои щеки,что парусы.
Да Емелюшка быстро смекает.
Девку словом пустым упреждает:
" Ты девица, видать, что видная.
Для парней , знать, невеста завидная.
Онде, зубы, как жемчуг, сверкают.
Косы черные пол подметают.
И оплечье твое крутое,
точно яблоко налитое.
Только я - женишок нескладный.
Недоросток.Кафтан непарадный...
Больно хочется мне с тобою
поиграть перед сном, как с сестрою.".

Сладки речи к девице пристали.
Емельяну подмогою стали.
Гладкотелая и губастая
вислоносая девка рукастая
пожелала с Емелей немножко
поиграть,яко с мышкою кошка.

Стал Емеля девице рассказывать,
выразительным жестом показывать,
как однажды в мaлухе с сестрою,-
перебрав гору старой фасоли,-
вверх бросали они до ночи
серебристые яйца сорочьи.
Как сдержав в подреберье дыхание
и вложив не без лишку старания,
на стеклянную плошечку чайную
со блестящей волною сусальною
норовили поймать яичко,-
как в силок небольшую птичку.
Так поймать, чтоб скорлупка хрупкая
да об твердую плошку не схрупнула.
По неписанному уговору
тот, кому удавалось скоро
подхватить ловко блюдечком белым
хоть одно из яичек целым,
мог потребовать от другого
исполненья желанья любого.
О желаньи - вперед договаривались,
чтоб потом от него не отказывались.

Вислоносая девка желание
прогундела без напоминания:
"  Коли я нонче блюдечком белым
хоть одно из яичек целым
да поймаю, как ручкой соловушку, -
ты,Емеля,вихрасту головушку
склонишь молча в подушки блестящие
и забудешь себя настоящего.
Во креслах до глубокой старости
станешь сны созерцать во праздности."
Со высокой дубовой полочки
длиннорукая девка плошечки
из стекла да фарфору нерусского, -
Фабержея того французского, -
составляла на стол нескобленный,
дабы всех их в игре испробовать.

Емельян со завидной сноровкою
рядом выпалил скороговоркою:
" Коли я нонче блюдечком белым
хоть одно из яичек целым
ухвачу словно птицу чечеточку
во чапыжнике частом, как щеточка, -
ты, девица, по нашему сговору
из леска подобру-поздорову
уберешься во глушь острожную,
во болотную топь таежную.
Дабы впредь ты умы неопасливые,
точно белая глина, податливые,
не могла бы прельстить маслинами
не телесными,только мнимыми."
Разглядел Емельян под крышею
туесок берестяный с крышкою.

Тотчас быстро на лавку влезает.
Туесок берестяный снимает.
По ступенькам с крыльца спускается.
Сам за яйцами в лес направляется.

Во кедровнике во зелененьком,
во подлесочке во молоденьком,
наш Емеля волчонком рыщет
гнезда низкие нюхом ищет.
Чтобы не было птице урону,
яйца с гнездышек по одному
набирает под крышку под самую
во глубокий туес берестяный.
Как собрал этак дюжин десять
серебристых яиц на  месте -
так  вернулся в избушку бревенчатую.
Там пониток снимал  петельчатый.
Ставил просто на стол нескобленный
туесок берестяный полненький
мелких,ломких,совсем непрочных,
серебристых яиц сорочьих.
Разделял на две части ровные
птичьи яйца рукою твердою.

На сосновом столе  нескобленном,
как на старом  верблюде погорбленном,
восседал пусторуч Емеля.
Громоздилась девица в постели.
Все глядела: Емеля из плошек.
выбрал белую в красный горошек
Как Емеля посудину тонкую
да с фарфоровою солонкою
в ряд поставил на стол дощатый,
так девице сказал носатой:
" Вот, девица, - твои пять дюжин
Можешь сделать омлет на ужин.
Можешь с луком пожарить яичницу.
Можешь бабу испечь горчичную...
Только я бы их всех оставил,
потому как игра непростая
много требует всякой сноровки
и сознательной тренировки.
Прежде чем меж собою сразиться,
надо  к блюдечкам приноровиться.
Мыслю: хватит и часу времени
для таких игровых упражнений."

" Ладно, - девка в креслах привстала,-
тренируйся,а я - устала.
Раз зевнула,другой...И в подушках
завалилась на бок, как Марфушка.
Раз всхрапнула,другой. И носище
засвистел,как свистуля из днища
вербной лодки, ножом туповатым
грубо сделанная солдатом.
А Емеля яйцо серебристое
зажимает в ладони ребристой.

Прячет руку в кармане глубоком.
Сходит тихо с крылечка высокого.
О траву,точно лезвие ,острую
режет пятку Емеля босую.
Боли-крови не замечает.
На замшелую землю ступает.
В потаенном местечке тенистом
ищет конский щавель волокнистый.

На краю у ямины обветренной,
со глухою стеною растресканной,
выростал пук травы здоровенный
со срединным стволом высоченным.
Весь утыканный листьями сочными
багровел батогами цветочными.
А по хлипкому краю отвесному
подбирался к кусточку приметному
наш Емелюшка на четвереньках,
только сердце в височках тенькало.
Обрывал быстро листья мясиситые.
Трамбовал кулаками ребристыми
в емкой пазухе полотняной.
Уползал на пупке от ямы
со глухою стеною растресканной,
сплошь из красной породы обветренной.

Во густом, точно щетка,чапыжнике
подобрал Емельян булыжничек.
Редкий камень с отвала рудного,
серо-бурый, и с выемкой круглою.
( Точно то, что Емеле надобно,
что в полере глядельцем подсказано).
Вот Емеля на грунт замшелый
ставит бережно камень серый.
Достает из кармана прочного
небольшое  яйцо сорочье.
Вот сухою иголкой еловою, -
точно острой колючкой ежовою, -
в двух местах на яичке ломком
протыкает скорлупку тонкую.
выдувает в ту дырку сквозную
на листочек глазунью сырую.
Вот из пазухи листья мясистые, -
точно уксус щавелевый, кислые, -
достает очередно горстями.
Сок выдавливает частями
прямо в выемку гладко - каменную,
где яичко положено маленькое.

В кратком времени сок щавелевый
размягчает скорлупку отбеленную,
как пшеничную корку хлебную.
И Емеля яйцо нетвердое
достает из каменной выемки.
Пораженный фигурною выделкой,
оболочку рисунка искристого, -
состоящую с кальцию чистого
сколупнул ноготком поломанным.
В тот же час под обломком сколотым
эластичная кожица скользкая, -
насквозь мокрая,тонким тонкая, -
засверкала. Блестящий комочек
был похож на пустой мешочек
с чуть приметною дыркой сквозною.
Быстро прятал его за щекою
Емельян, дабы шкурка кислая
на ветру до поры не высохла.
Торопился в избушку бревенчатую.
Заступал на крылечко ступенчатое.

Во светелке Емеля не мешкает.
Свой пониток на спицу вешает.
Вислоносую девку сонную
тормошит за оплечье полное.
Девка важно с подушек вставала.
Юбки мятые поправляла.
На стеклянную плошку твердую, -
Фабержея того новомодного, -
целых десять яиц пирамидою
выставляла доселе невиданною..
Руку с блюдцем вперед вытягивала.
На Емелю в углу поглядывала.
Яйца плошечкою стеклянною,
как лопаточкою овальною,
вверх подбрасывала решительно, -
ожидая конца положительного.

Вот девица пустую плошку,
чисто белую, без  горошку,
подставляет плашмя под летящее
небольшое яйцо блестящее.
Да, видать, глазомер орлицы
не помог шестипалой девице,
потому как яичко целое
мимо блюдечка чисто белого
пролетело, как мячик войлочный
мимо старой ракетки проволочной.
И упало на туфель носатый.
И взорвалося, как граната.
И осколками от скорлупки
больно ранило девичьи губки.
И сафьян на обуе клевой
враз покрылся глазурью белковой.
И растекся желток кругами
под высокими каблуками...
Не успела девица опомниться,
в ситуации сложной освоиться -
как второе яичко покатое,
следом третье,четвертое,пятое
об макушку легко разбилися.
Из скорлупок на косы пролилися.
Девка громко запричитала.
Часто ручками замахала.
Остальные пяток непрочных
серебристых яиц сорочьих
снизу блюдцем поймала случайно.
Да конец оказался печальным.
Все скорлупки, как льдинки, хрупкие
об стеклянное донце схрупнули.
А тем временем шкурку кислую
перепрятал Емеля под низкую
грубой нитки манжету плотную,
на запястье - в изнанку потную.

Красна девица расходилася.
Разгневилася,разлютилася.
Фабержеево блюдце красивое
разбивала с большою силою
о сосновый тот стол нескобленный,
что стоял, как верблюд, погорбленный.
Выбирала плошку потолще,
из фаянсу, который попроще.
Яйца складывала - как попало.
Уж поштучно их не считала.
Вверх бросала движением резким.
На Емелю глядела дерзко.
Только с хрустом гора яичная
разом схрупнула об наличники -
красноватые бляшки медные
со врезными замками серебрянными
на распахнутых дверцах буфета.
А в буфете - пестрели конфеты.

Емельян на конфеты поглядывал.
Петушиную шейку вытягивал.
Мялся молча у дверцы буфета -
не достать ему с полки конфеты...
А девица - глазам не верила.
Быстро третью попытку делала.
Пару мелких яиц последних
вытирала зачем-то в передник.
Клала бережно на тарелочку,
со рисованной рыжей белочкой.
Вверх подбрасывала в полсилы.
Снизу их на фаянс ловила.
Да они о края согнутые
с хрустом схрупнули в полминуты.
По пути ко столу от буфета
забывал Емельян про конфеты.

Девка тотчас к порогу пятилась.
На мальца, как телушка, пялилась.
А Емеля - брал в руки плошку
белой глины да с красным горошком.
На тарелочку небольшую
яйца гладкие клал вплотную.
Доставал под манжетою тканною
эластичную шкурку дырявую.
И на донышке тонкими пальцами
быстро прятал ее под яйцами.               
А в пустой кулачок ребристый
махом вкладывал серебристое
незаметно яичко целое.
Девке, знамо, о том неведомо.

Как девице поубыло гонору,
стал Емеля морочить ей голову.
Поначалу до полу кланялся,
чуть об угол стола не поранился...
А потом - как факир из Непалу,
яйца плошкой пулял, как попало.
До тех пор, как скорлупки непрочные
да об балочки потолочные
не побилися. И пустое
белой краски яйцо холостое
не зависло над лубом рябиновым,
как надутый мешочек резиновый.
( Надо думать, что шкурка удачно
в дырку воздух втянула прозрачный).
Очень скоро яйцо обманное
опустилось на блюдечко плавно.
Мягко село на плошку белую -
и скорлупка осталась целою.

Тут девица подошвы немытые,
золотыми гвоздями подбитые,
отрывала с трудом от пола.
Заметала избу подолом.
На Емелю в сердцах напирала.
Грузным телом к стене прижимала.
Нависала над ним орлицею -
ворковала, однак, голубицею, -
дабы детский умишко мятежный
подчинить своей воле железной.
Норовила потрогать целое
небольшое яичко белое.
Да Емеля припрятал обманку
незаметно в рукав - в изнанку.
И теперь перед носом обвислым
разжимал кулачок ребристый.
Разрешал прикоснуться к лежащему
на ладони яйцу настоящему.
А как девица убедилася:
о тарелку яйцо не разбилося,
Емельян, затаив дыхание,
ей напомнил про обещание :
убираться во глушь острожную,
во болотную топь таежную,
дабы больше умы неопасливые,
точно белая глина, податливые,
не тревожить маслинами мнимыми
и сомнительными мандаринами...
Тут-то девка на  раз отшатнулася.
На высоких туфлях крутнулася.
Стала таять как свечка сальная
на тяжелой подставке сусальной.
Шестипалая, видно, девица
прежней силы когтистой орлицы
над Емелей уже не имела.
На высокий порог присела.
Ослабевши,рукой из глубокого
рукава,точно Бия,широкого
веерок доставала потрясный
из павлиньих тех перьев глазастых.
Зенки веером прикрывала.
Опахало, как хвост, распускала.
Обмахнула себя девица.
И предстала когтистою птицей.
Два крыла распрямляла пестрые.
Поднималась над красными соснами.
Улетала во глубь острожную,
во болотную топь таежную.

И тогда доставал Емеля
твердый камешек  - круглый, как темя.
Плоский,гладкий,расцветки блеклой.
С черной прожилкой посередке.
Вновь глядельце на камне с полером
показало ему, что делать.
И пошел Емельян к буфету.
Потянулся за сладкой конфетой.
И на блюде чекану восточного
увидал среди всякого прочего
огромадного старого рака -
этак дюймов на десять с гаком.
Со клешнями широкопалыми.
С десятью ногами корявыми.
И в кольчуге - на брюхе кованной,
с филигранною сканью порванной.
Рак Емеле в ладошку гладкую
молча всунул конфетку сладкую.
И пропал - точно канул в воду.
( Может, рака и не было сроду).

Съел Емеля конфетку вкусную.
Перешел через горенку тусклую.
Прикорнул во креслах дубовых
на блестящих подушках парчовых.
И приснилось ему. В избушке
пухнет тесто на дне кадушки.
На сосновом столе в тарелочке -
со рисованной рыжей белочкой,
стынут в горке горячие блинчики,
и белеет сметана в кувшинчике.
На скамеечке невысокой
уплетают за обе щеки
ребятишки картошку печенную
и хрустят огурцами солеными.
Мать с отцом до вечерних зорей
убирают ржаное поле, -
что к забору прижалось колосом
там, где раньше душица полозом
обвивала босые ножки,
не пускала ко старой сторожке.
И калитка в тыну,  кривобокая,
как всегда, по щеколде цокала:
"  Мальцик славненький, пальцик маленький.
Лень оставила лес стародавненький.
И теперь во избушке бревенчатой
со дощатым крылечком ступенчатым
поселилась семья большая -
не ледащая,трудовая. "
Тут проснулся Емеля и понял,
что лежит на зеленом склоне...
Мокнет бревнышко в речке березовое.
Гаснет солнце на небе розовое.
Во овражке пасется козочка.
На волне трепыхается лодочка.
Поднимался Емеля на ноги,
Крепко козочку брал за роги.
Не страшася разбою русского,
торопился по тракту по Чуйскому
ко родным по прозванию Пелюшкины
в деревеньку смешную Емелюшки.