ИСТОК
Помолчать в тишине.
Быть никем. Ниоткуда.
И увидеть, как волны стирают следы
из вчера в никуда.
Жизнь - великое чудо,
если можешь один посидеть у воды
и принять - как спасенье -
шум в кронах сосновых,
горечь хвои нагретой и скрип тростника,
стать великим и малым,
звеном и основой...
и уплыть на восход, как большая река...
* * *
АЛЫЧОВЫЙ ХРАМ
Глухо падают капли с листвы алычи. -
Стук... Молчание... Шлёп... Шорох влажный, скребущий...
Ночь в упругой, шершавой, трепещущей гуще -
в сочной зелени кроны - от неба ключи
прячет, множа огнями цветных фонарей. -
На прохладных и мокрых ветвях зреют тайны,
набухают, срываются...
...................................В исповедальне
этой чудится:
шлёп - и поймешь...став мудрей.
* * *
ЧЕРНОЕ. РЫЖЕЕ. БЕЛОЕ
......................."Понимание нужно только для действия. Больше ни для чего".
Тут вот картошку чистят, шматками крупными
режут, как правду-матку, на сковородку.
А там, разогрев на тарелке, питаются трупами -
жирными, сочными. - Смачно идут под водку
и огурец малосольный. Чуть дальше варится
белое, пряное месиво - манная каша.
В кухне бескрайней родятся, женятся, старятся -
рты, животы, члены. Стонет параша,
тяжестью дум переполнена. - Вечное в вечном.
Так очевидны привычки и общность целей.
И только кошки рыжие ходят беспечно -
всегда беззаботно-легкие, словно гелий,
солнцем залиты, небом, великолепием
самых бессмысленных смыслов, сладких незнаний.
Сами себе Танатосы, сами - Асклепии,
сами себе никто - вне всяческих ожиданий.
Прячут в глазах желтых луны холодные,
сидя на подоконнике кухни почти незаметно.
А мимо бегут с рулонами в тяге природной
народные массы. И как же великолепно
не помогают им кошки. - По своему желанию
каждый уходит, приходит - частица целого,
действуя и бездействуя в меру непонимания.
И это лишь чернота. Не отличить от белого.
* * *
ЗАЙЧЕГ
Зайчег вскокнул мне патноги, сабака,
рыжый, мотерый, кобан талстозадый.
Я ему: "Зайчег, пошто напугалта?
Вон тибе дюна, паней и скокай!"
Зайчег, сабака, уселся нагорки,
лапай взмохнул, партезан недабитый,
и гаворит:" Дык, систрица, канешна
многа тут елог и палог вакрук.
Гля паакруги - прасторы кокийэ,
скока кустоф и, прастити, диревьиф.
Вона, внезу, бисканечныи пляжы,
а чудь павыши сосняг викавой.
Голову вздри - там мохнатыйэ звесды,
прям фийирверг на дивятайэ майо.
Ньэбо токойо, шта хочиццо лошкой
эту глозурь шаколадну чирпать.
Шо тибе, милайа, этаво мало?
Беднаму мне ты прасранств пажылела?...
Отжыж людя! Вечна фсе штота делют,
а бисгрониц и бисрамак им - зло.
Тыба взашла вон на тую высодку,
села палотосьи пряма свабодна
и пасмарела вакрук сваим серцым,
сталап звином бисканечнай цыпи.
И панелабы, шта фсе мы - инергья,
шта параждаед зогадашный коцмас...
Штожа и дальшып мине тып пугалас,
глупайо дурка, па цепи систра?"
И паскокал лихаимиц ушастой...
Яжы взашла на высокайу дюну.
Справо - золиф, слево - море играйэт
в луннам свирканьи, как Тузег грелкОй.
Вижу - звисда надамной залотайо,
ф тучех внизапных сийайэт спакойна
внутринней тихай, увериной силай.
Филен ухукнул - а йэй ничево!
И пиристала ия забояццо
зайчегов, вноге скокайущех страшна.
И панела, шта ништо нисравнимо
с этим покойэм палночнай звисды...
* * *
ЯСНОСТЬ
Разматывая -
виток за витком –
ставшие сердцем
галактики,
и, будто пловец,
отгоняя
мысли -
тела медуз,
разгоряченным виском
чувствовать жизнь
на практике,
терять,
ничего не теряя –
странный
и сильный искус.
И, в общем-то, все равно
(ведь нынешнее –
отражение,
рябь
на воде веков
от сквозняков ума) –
сидеть,
ощущая спиной
прогорающих
дров движение
или срываться с мостков -
ясность придет сама.