Мурлычет ночь тихонько, словно кошка,
сияют звёзды в чёрной вышине.
И молча, мать, вздыхает у окошка,
грустит о сыне, павшем на войне.
А с фото смотрит парень светлоокий:
в улыбке рот, растрепанный вихор.
Двадцатый век… Какой же ты жестокий!
Ты стольких положил под косогор!
Ещё живут в душе сороковые,
Афганистан забыть никак нельзя.
А у неё – Чечня, дни роковые…
Их было пятеро, и все – друзья.
Окончив школу, так рвались в работу.
Учиться лень, ещё бы погулять.
И нет пока жены, детей, заботы.
Житуха! Только всё ругает мать,
что не женат, девчонок водит стаей,
гитары звон, бутылочка пивка.
А ей бы внуков… Тяжело вздыхая,
Поправила платочек у виска.
Военкомат. И он один – в спецназе.
Здоровья Бог с лихвою отпустил.
Плач материнский слышен в каждой фразе:
- Вернись. Я буду ждать, хватило б сил.
- Ты береги себя, - шепнул, - родная.
А я вернусь, ведь я заговорён.
Платочком мокрым слёзы утирая,
Перекрестила… Из груди лишь стон.
Груз 200 получила вместо сына.
На кладбище, как каменная шла.
Вокруг берёзы, тихая картина…
Она у тех берёзок и жила.
Летели годы, волосы седели,
в соседнем доме внуки подросли.
Двадцатый век жесток, на самом деле,
он надвое всю жизнь ей разделил.
Мурлычет ночь тихонько, словно кошка,
сияют звёзды в чёрной вышине.
И молча, мать, вздыхает у окошка,
грустит о сыне, павшем на войне.