Блокадным детям.
Почитайте, пожалуйста, отрывок из повести моей мамы «Исповедь одинокой души», отредактированной мной и опубликованной на Прозе ру. http://www.proza.ru/2010/01/01/773. Моей маме в 1941 году было 3 годика, но она хорошо помнила рассказы своей мамы, то есть моей бабушки, и себя саму.
27 января 1944 года блокада Ленинграда была полностью снята. Эта дата стала праздником не только для ветеранов, но и для их детей и внуков.
*************
Последним в нашей семье родился Володя и именно 22 июня 1941 года, в день начала войны. Рано утром у мамы начались схватки, отец отвёз её в родильный дом и вернулся домой. В родилке было включено радио и она услышала выступление Молотова о начале войны. Мама представила весь ужас: пятеро детей на руках, отца, конечно же, отправят на фронт. От потрясения у неё случилась "куриная слепота", то есть она могла видеть только размытые контуры домов. Лица своего родившегося ребёнка она потом не видела несколько месяцев.
Отец, услышав о войне, собрал вещмешок, перецеловал нас и побежал в роддом. Ворвался в палату, попрощался, сказав что война эта ненадолго, чтоб мама берегла себя и детей и убежал ...почти на пять лет, до марта 1946 года.
Через несколько дней мы все четверо пошли встречать нашу маму с новым братиком. Мама недаром о нас сильно волновалась. Мои братья, которым было пятнадцать и шестнадцать лет уже ходили в райком комсомола с требованием отпустить их на фронт. Но им отказали и предложили работать на заводе имени Марти (теперь это Адмиралтейский завод). Делали они на этом заводе снаряды и работали сменами вначале, а потом, зимой уже просто жили в цеху при заводе и приходили домой всё реже и реже. Голод, транспорт не ходил, сил не было.
Зимой наш отец несколько раз приезжал с фронта за снарядами, так как его часть стояла под Пулковым и выручал нас из беды. Один раз он спас тем, что выбросил сваренный мамой "студень" из сыромятных ремней, боясь, что детские желудки не выдержат и склеятся этим студнем навеки. В блокаду было людоедство. Однажды маме вместо свиных ушей подсунули большие мужские уши с густыми волосами.
Последний раз, в феврале 1942 года, отец, узнав, что Женя с Колей не появлялись дома уже два месяца, поехал на Адмиралтейский завод и узнал, что они неделю как ушли проведать семью и до сих пор не вернулись на работу, бросился искать их по всем бомбоубежищам на пути домой. В одном из них, которое было засыпано разрушенным домом, он их откопал среди умерших и поочередно на себе притащил домой. Ходить братья уже не могли. Отец сломал почти всю мебель в доме, нагрел воды, сжёг всю вшивую одежду сыновей, вымыл их, накормил и побежал в военкомат с просьбой об эвакуации своей семьи.
А мама стала лучше видеть и, держась за стенки домов, уже ходила в магазин за хлебом. Ходить в магазин было опасно из-за мародёров, вырывавших хлеб из рук. Мама прятала хлеб под пальто на груди. Бывали дни, когда маме не удавалось купить хлеб. Тогда я всех изводила своим нытьём. Всех четверых мама с отцом решили укладывать на двух сдвинутых кроватях в одной комнате, где топилась печка "буржуйка". Эта печка была очень экономичной, легко топилась щепками, бумагой, книгами. На ней всегда стоял железный чайник с водой и иногда что-нибудь варилось.
Чтобы сохранять силы, мне говорили лежать, не прыгать, да мне и самой не хотелось, так как мы понемногу умирали. Братья мои сохраняли до конца юмор и поддерживали маму словесно как могли. Сестра моя Томочка была основной помощницей мамы, ей было почти двенадцать лет и она была хорошей нянькой для Вовочки и меня. Мне доставались подзатыльники за моё нытьё, но и лишние кусочки, которые благодушно давали братья, считая, что им уже не выкарабкаться. А я засыпала и просыпалась с чайной ложкой в руке и ныла: "Я есть хочу, я есть хочу...." Мама затыкала уши, уходила в другую комнату, а лежачие мои братья старались меня отвлечь разговорами или сказками, в которых не говорилось о еде.
И вот наступил день эвакуации.
Подъехал грузовик с брезентовым верхом. Братьев и меня на руках отнёс отец, положил на что-то в кузов, посадил Тамару к нам, а мама с малышом села в кабину. В кузове ехали ещё две семьи. Вещей разрешили взять только по узелку на каждого. Поехали. 10 февраля, стужа, а ехали по Дороге Жизни. Переехали Ладогу - умер старший брат Женя. Мама нашла каких-то двух старичков местных похоронить его. Мама зашила своего первенца в байковое одеяло и старички увезли нашего Женю на санках. Где его могила, никто не знает.
Женечка, милый, если бы не война проклятая, ты был бы художником или архитектором. Ведь твои рисунки, эскизы очень хвалили во Дворце пионеров, где ты занимался с успехом.
После переезда Ладоги, в Кабоне, нас отогрели и дали поесть немного ( не оттого, что жалели еды, а потому что врачи запрещали сразу много есть, иначе мы бы все сразу поумирали), посадили нас в товарный вагон. На первой же остановке поезда стали собирать и уносить мертвецов. Мама не хотела отдавать Володеньку и пошла сама с ним на руках, ну, а я увязалась за ней. Подошли мы к какому-то сараю, открыли нам дверь, а там мёртвые лежали как дрова, друг на друге до потолка. У нас страха не было, мама просто растерялась, не зная, куда положить Володю. Наконец-то нашла небольшое местечко около входа на земле и, как он был в ватном одеяльце( а ему было восемь с половиной месяцев), положила его.
Светлая память по тебе, мой меньшой братик!
Далее остановка в пути была г.Тихвин. Маме не разрешили везти Колю дальше, хотя он был ещё живой. Его на носилках отнесли в госпиталь. У мамы был адрес этого госпиталя и во время войны и после неё она писала, разыскивая его. Ей, ответили, что был налёт фашистских самолётов, госпиталь разбомбили, а Коля пропал без вести.
Дорогой и любимый мой брат, если бы не война, то ты бы наверное был хорошим конструктором, так как ты занимался в судомодельном кружке Дворца пионеров. А у меня бы были такие братья, три богатыря, красивые, умные, добрые, любящие меня, которые бы защищали меня и словом и делом. Будь проклята всякая война на Земле!
Итак, в товарнике нас осталось трое: мама тридцати восьми лет, Тамара двенадцати лет и я четырёх лет. В этом товарнике заразились брюшным тифом, позднее, после санобработки в г.Куйбышеве, нас рассортировали по разным больницам. Как только температура спала, мама отправилась искать меня и сестру по больницам и нашла. Попросила нас определить всех вместе. Разрешили. Вылечившись от брюшного тифа, мы заболели возвратным тифом. Не помню, сколько мы болели, но поправившись, мы поехали дальше и оказались в Оренбургской области, Сорочинском районе, в какой-то деревне.
Нас привезли в одну хату к какой-то бабуле, чтоб она нас выходила, так как мы сами не ходили. Все вещички, что были у нас, часть растащили в больницах, часть осталась у бабули, как плата за уход. И вот мы с отросшими, но вьющимися, как у баранов волосами, были помещены в свободную мазанку. Мама была такая худая, что её действительно качало ветром. Себя помню с огромным животом и ножками в виде буквы "х". Тамара тоже была еле ходячим скелетом. Вот что такое голод!