Содержание
Зимняя гравюра
Поэту
«Это – поймы весенний разлив...»
Однофамилец
«Ты ль себя пастырем мнишь...»
«Я стою у начала реки...»
Хопёр в августе
Утренний голос
«Я как будто забыл, какая бывает весна...»
«Урюпинск. Август...»
Телеграмма
На все времена
Не вернувшимся
Последний бросок
«На душе и туманно и волгло...»
«Ты глаза поскорее протри...»
Несколько слов во славу усадьбы Глинки...
Зимняя гравюра
Чёрно-белый снимок.
Первый зимний день.
Тоненьких травинок
Слабенькая тень.
Что за луг? Неведом.
Лишь морозный хруст.
Да звериным следом
Окольцован куст.
1981
Поэту
Весели царей,
Скоморошься, брат!
Сам себе – налей,
Сам себе – не рад.
Разгоняй тоску,
Убивай печаль:
Пистолет к виску
Не спеши... Отчаль
К тому берегу,
Где и летом – мрак.
Кто, мол: – Ни гу-гу... –
Тот и сам – дурак.
Что бы ни было,
Будет что ещё...
Жил по-белому,
Знать, уже – прощён.
1980-е годы
...Это – поймы весенний разлив –
Золотое мерцание слов,
Это – ветка зелёных олив –
Потрясение вечных основ;
Это – дочки растерянный вскрик –
Долго дома отсутствовал я,
Это – жизни промчавшийся миг –
Обезболенный срез бытия...
1980-е годы
Однофамилец
Как ни трудно было, Фёкла Андреевна взяла
двух учителей; сперва гарнизонного школьника
Лебедева, а потом артиллерии штык-юнкера
Полетаева.
В.Ф.Ходасевич «Державин».
Штык-юнкер Полетаев,
Армейский удалец,
Учил, как подобает,
Державина, шельмец...
Учил его черченью
В двенадцать – с малым – лет,
Не ведал при ученье,
Что перед ним – Поэт,
Кто чрез полвека с лишком,
Храня суровый вид,
Кудрявого мальчишку,
«Сходя», благословит!
1980-е годы
Ты ль себя пастырем мнишь,
Мы ль себя овцами чуем...
Что ж ты так равнодушно глядишь,
Как мы здесь неразумно кочуем.
То ли в летней полуденной мгле,
То ли в зимней полуночной сини
Мы бредём по безбрежной Земле...
А куда? Куда нас не просили.
Может, летом, а может – зимой,
В протяжении нашего века
Ходит каждый из нас – сам не свой:
– Человека ищу! Че-ло-ве-ка! –
Вот и сказочки краткий итог
Про печали и радости Жизни:
– Наливай, – разрази меня бог, –
Чай, закусывать нечем на, тризне! –
Что ж ты там – в поднебесье – молчишь?
Мало что ли друг друга бичуем...
Ты ль себя пастырем мнишь?
Мы ль себя овцами чуем?..
1980-е годы
...Я стою у начала реки
И моё замирает дыханье...
Эти жалкие ручейки,
Тоньше дочкиной тонкой руки,
Неужель вы способны к созданью
Всемогущей
Российской
Реки –
Величавой и полноводной?..
Воздух Осени – чистый, холодный…
Я стою у начала Реки.
1980-е годы
Хопёр в августе
пейзаж неизвестного
Е.Д. Панфёровой
Прежде времени лес пожелтел,
Прежде времени пляж обезлюдел,
И спасатель теперь не у дел,
В череде воскресений и буден.
Прежде времени Осень идёт,
Прежде времени Лето уходит,
И готовятся птицы в отлёт
Из родных прихопёрских угодий.
Прежде времени дождь зачастил,
Прежде времени краски обмякли...
И щелястый паромный настил
Ловит Осени первые капли.
1980-е годы
Утренний голос
Этой струйкою фонтанной.
Этой надписью фронтонной,
Этой Осенью спонтанной,
Этой волею бездомной
Очарован Очевидец
Жизни незамысловатой...
Летописец и провидец...
Очень бедный... Но – богатый.
1980-е годы
Я как будто забыл, какая бывает весна,
Я как будто не помню, а осень какая бывает...
Чёрт-те что мне мерещится в зимние ночи без сна,
Точно также и летом, когда лебеда расцветает.
– Что ты, милый, несёшь? И с каких это пор лебеда... –
– Что я – милый? – несу, то не ваше, гражданочка, дело!
Захочу – лебеду напишу, захочу – лабуду! –
И плевать я хотел, и не просто, а дерзко и смело,
На порядок приличий и их лицемерный удел,
На шушуканье слева и блеянье робкое справа!
Дай то Бог, чтобы я ненароком бы не проглядел,
Как подскочит ко мне, как на цырлах, вертлявая слава...
То-то будет потеха, от смеха заноет десна:
Зуб давно удалён, но по чувству – опять удаляют...
Я как будто не помню, какою бывает весна,
Я как будто забыл, а осень какою бывает?..
1980-е годы
Памяти мамы –
Ольги Ивановны Полетаевой
Урюпинск.
Август.
Ровно середина.
Природы – предосеннее лицо...
И матушка заплаканная
Сына
Выводит
На прощальное крыльцо.
Две тыщи лет и...
Всё как прежде в мире.
Не знаем
Ни начала,
Ни конца...
И матушка,
Отголосив в квартире,
Не обойдёт
Прощального крыльца.
1980-е годы
Телеграмма
Занесите Поэтов в Красную книгу.
Их осталось не много на грешной Земле.
1980-е годы
На все времена
...Даже в самом гибельном завиве
Жизнь нас не сломает, приучив
Видеть в несомненном негативе
Некий сокровенный позитив...
1980-е годы
Не вернувшимся
Крепкий чай, чёрствый хлеб, сигареты дымок…
Привкус лета, ушедшего прочь:
Ни палаты-дворцы, ни квартир потолок –
Лишь якутское небо да ночь.
Нам остался последний – последний! – маршрут.
Послезавтра придет вертолет,
Если только метели не заметут
Утро-день-вечер-ночь – напролет.
Ты, таежный октябрь, золотой лицедей,
И не думай так страшно шутить:
Ты же знаешь: у нас, как у прочих людей,
Есть святое желание – жить.
...Тент...в заплатках штормовку...ружьё...молоток
По весне в том распадке найдут...
Сверят карту, назначат положенный срок,
Завершат – за погибших – маршрут.
1980-е годы
Последний бросок
Воспоминание о лете 1965
Посвящается Виктору Лыкову
Снова – тонный рюкзак за спиной,
Снова спрятана слабость в загашник,
Снова я продираюсь сквозь строй
Тонких звонких осин – карандашник.
Позади – километры пути,
Кочковатые топкие мари,
По которым идти, что ползти,
И бескрайние черные гари.
Есть еще, и не дай вам Господь
Проходить по местам этим, странник,
Где терзает и мучает плоть
Непролазный кедровый стланик.
...Ест глаза мне соленый сок,
Небо – в сетку, а солнце – с полтинник...
Мне остался последний бросок –
Лишь продраться сквозь хваткий осинник.
Я вот-вот должен выйти к реке,
Прыгнуть в лодку и – с миром – отчалить!
Только память об этом броске
Будет долгие годы печалить.
1980-е годы
На душе и туманно и волгло,
Будто кто-то заплакал во мгле…
Я живу подозрительно долго
На предельно опасной Земле!
1980-е годы
Будучи с Ге-Шар в Симферопольской
картинной галерее, мы как вкопанные
застыли перед эскизом Михаила Латри «Генуэзские парусники»...
Из Дневника 1982–1983 гг.
Ты глаза поскорее протри,
Ты раскрой свои серые очи...
Видишь, это – картина Латри...
Айвазовского внук, между прочим.
Ну, не внук, а племянник... И что ж?
Всё равно этот парусник сносит
Так, что бьёт меня знобкая дрожь
И душа моя молит и просит:
– Ты запомни, запомни Латри,
Паруса кораблей генуэзских...
Неужели тебя не бодрит
Ветер, волны и бешенство всплеска? –
Ну и что я отвечу душе?
Что живу я далёко от моря...
И давно ни в каком кураже
Ни с волной, ни с собою не спорю.
И лишь изредка, как наяву,
Как упрёк или взгляд с укоризной,
Пролетит в моём сне – на плаву –
Белый парус меж бездной и жизнью!
1980-е годы
Несколько слов во славу усадьбы Глинки,
Якова Вилимовича Брюса
et cetera, et cetera…
Глинковский воздух особенный...
Ранней, бесснежной зимой
Пахнет печалью взволнованной
Брюсовской и... Неземной
Ньютонианец и умница –
Брюс в подмосковной глуши
Смотрит, как Воря волнуется,
С Клязьмою слиться спешит.
Глинковский воздух чарующий...
К ночи – свежей и свежей,
Жить и любить обязующий
В переплетенье аллей
парка старинного, Брюсова –
Верного друга Петра:
От офицера безусого
До властелина двора.
Глинковский воздух тревожащий.
Здесь, как в начале Руси,
Слышится с неба: – Чего ещё?
Мы же, как прежде: – Спаси!..
13 декабря 2002