Я вспоминаю Вас, товарищ президент,
запечатленным на последнем снимке:
Вы — с автоматом, в каске, всего лишь за момент
до гибели, стоите в плотной дымке.
Не в дымке, а в дыму. В пороховом чаду,
окутавшем дворец, в котором Вы вершили
державные дела,— как медную руду
растрачивая кровь у власти на вершине,
на высоте судьбы... О, сколько сотен дней
по честному пути, сквозь ненависть и зависть —
по крестному пути — Вы поднимались к ней.
И эта высота — Голгофой оказалась.
Еще какой-то миг — и Вас прожжет свинец,
и бомбы во дворец вгвоздятся как в распятье,
и вот уже сплетён терновый Ваш венец
из танков и штыков коричневою ратью.
И Вы уже в бессмертье войдете через миг
с оружьем, чуждым Вам и незнакомым.
...Но Вас убил не тот иуда и мясник,
кого своей рукой Вы сделали главкомом.
Вас погубило то, что Вас и вознесло
на высоту судьбы и на вершину власти.
Вы верили: добро всегда сильней, чем зло,
какой бы черный час настать ни угораздил.
Вас погубило то, что Вас и привело
на этот крестный путь, оборванный бессмертьем:
Вы были цепью скованы, где каждое звено —
великодушье, верность, милосердье.
И, на себя надев ее живой магнит
и сердцевиной став магнитных бурь народа,
избранником его, Вы верили — спалит
народный гнев чуму переворота,
а Вас на высоту поднявшая волна —
волна людских надежд — единственная сила,
божественная власть,— и может лишь она
карать и охранять от нечисти крысиной.
Избранник чистых сил, сторонник чистых рук,
Вы только одного увидеть не хотели —
что вовсе не в родстве коричневый паук
был с верою, горевшей в Вашем теле.
Зато он понимал: народ уже устал
от вечных передряг, живя как в преисподней,
и он готов того впустить на пьедестал,
кто может накормить не завтра — а сегодня,
пускай не навсегда — но все же дать кусок,
прилавки завалить жратвою и вещами.
Народ уже устал, и каждый изнемог
от гонок и скачков и вечных обещаний...
Казалось Вам: слова, идущие из уст
законного вождя, становятся законом.
Но высшие глаголы теряют вес и вкус,
когда растет не хлеб — а перезвоны...
Он это понимал, противник Ваш... А Вы,
хотя и знали, что в перчатках белых
в Историю никто не впишет ни главы —
остались безоружным в черных бедах.
И лишь в последний час, мудрец и демократ,
и лишь в последний миг, отчаянный и грозный,
Вы в самый первый раз взялись за автомат,
Вы все-таки взялись — но было слишком поздно.