Щепотка бывших дров из очага смешается с мешком скрипичных щепок,
на площадные выпадет луга железная роса из гнутых скрепок
(горели книги гулко и остро, на крыльях бились розовые жилки):
сухое пепелиное перо сольётся с костяной мукой снежинок.
Да будет так. Расти, смиренный лес, вцепляйся в дёрн зубами корневыми:
никто не будет знать, что ты воскрес и выпускаешь листья не впервые,
что твой органный глас уже гудел, и путались в регистрах пальцы эха,
и лишь один заоблачный предел для башенок еловых был помехой.
Никто не вспомнит в птичьих голосах хрипение разбитой окарины,
и на слепых кукушечьих часах с полуночи начнётся век невинный
(познание добра и зла давно разрублено и скормлено геенне) –
и белое льняное полотно заменит пышный занавес на сцене.
Ты будешь мне зарянка, вяз и волк, собор и дом, подснежник и бессмертник,
прими в себя мою листву и ствол – так светлый агнец принимает жертву,
и мы пройдём – от белого ростка до чёрного обрубка – путь растений,
пока благоуханная река нам не омоет сбитые колени.
А после снова – лист, полено, альт, Савонарола, Данте, Паганини,
и темя упирается в асфальт, и ноги увязают в мокрой глине.
Перетасован заново запас имён и форм, идей и разговоров,
и кто-то восхитится в первый раз очередным замедленным повтором.
Бессмертный мёртвый лес, столпись вокруг, останови меня в певучей раме,
не опускай воздетых к небу рук с плодовыми и снежными дарами:
рассядутся клесты и снегири по узкому каминному карнизу,
и кто-то сверху скажет «отомри» - и прошипит «замри» кому-то снизу.