Был первый светел, как фонарь, что греет в полдень
С небес прозрачных и дарующий тепло,
Крылом был бел и в белых одеяньях,
Глазами ясен, как лазурное стекло.
Другой был тёмен, как ночная тень в безмолвьи,
Крылом не чист и разумом хитёр,
Дышал, и холод отражался в кронах сосен,
Горел в глазах его чарующий костёр.
Был третий среди них, спокоен и невзрачен,
Как день дождливый серое крыло,
От братиев своих он выглядел иначе,
Лицо ему простого смертного дано.
Три брата в ряд, под песнь ночной цикады,
Алтарь языческий и факелы вокруг,
Ребёнок маленький под тенью колоннады,
Забился в угол и боится чуждых рук.
Промолвил первый серафим, и ярче звёзды…:
Я мог бы взять его под божие крыло,
Но первородный грех в нём, значит поздно,
Стать сыном света человеку не дано.
Сказал второй, и вихрем к небу факел:
Он слишком чист для сына сатаны,
Я мог отдать его на игрища собаке,
Но подожду, что скажет брат мой, бог луны.
И молвил третий, ветром в кронах леса:
Хоть духом он и телом обделён,
Для вас не представляет интереса,
Возьму его… Сын, выйди на поклон!
Боится трёх фигур, плывущих в дымке слёзной,
Боится, но идёт, не волен устоять,
Поклон в ногах, назад вернуться поздно,
Взметнулась над ребёнком рукоять…
…
Он вспоминал ту ночь и дикую поляну,
Цикады песню и языческий алтарь,
Как дрожь бежала по слабеющему стану,
И возвращался тот безумный страх, как встарь.
Тогда не знал ещё, да было значит рано,
Теперь уж взрослый, сильный как скала…
Ведь превратились те уродливые шрамы
В два дивных, белых, ангельских крыла.