Знавал я одного еврея,
О, как все стало одиозно,
Сказать – еврей, уж, невозможно,
Без тайного на то намека.
Не растревожив лиходея,
Руси загубленной жестоко…
От мысли жертвенной немея,
Что, вдруг, назвал предмет порока,
На теле общества - пиявку,
В носу – фурункул, бородавку,
Лишенцев подстегнув к азарту.
А тихих граждан к равнодушью,
Взирать на козырную карту,
Убившей путь к благополучью.
И мне смешно начать с прелюдий,
Как будто близится соитье,
Я должен выразить отличье,
От маршей скученных героев,
Чей гнев в России неприютен,
Иль полужив, или в запое,
А разум стоптано измучен,
Сплоченьем маточного роя.
Как эта тема надоела,
Но многим, будто, в радость дело,
И непрестанно когти точат,
Кому положено – открыто,
Те, кто галдеж не переносят,
И «кто в ответе» – мягко, скрытно.
Рассказ про старого еврея,
Так непредвзято исказился,
И я забыл, к чему стремился,
Виновный тут же и нашелся,
Будь он другим, а не евреем,
Рассказ бы мой вполне сложился
Не объяснял бы я потея,
И к сути сразу обратился…
А дядька, одессит – потеха,
К отеческим гробам уехал
Вернулся вскоре, зубы скаля,
Не выдержал родной пангеи,
Сказал, смеясь – Как бог устал я,
Такая «жють» - кругом евреи!