Он выглядел странно,
Но почему-то не казался неуместным.
Очки в массивной оправе, шляпа, безупречная осанка,
Он был похож на Вуди Аллена,
Долгое время употреблявшего опиаты.
И вопросы он задавал неожиданные:
- Почём у вас француженки в городе?
- У меня есть пепельница с портретом Мерлин Монро, -
Зачем-то сказал я. - там есть механизм,
Если нажать сверху, крышка начинает крутиться,
И пепел падает внутрь. Но больше всего
Мне нравятся пепельницы из зелёного стекла.
Самым удивительным было то,
Что я чувствовал к нему странного рода симпатию,
Сейчас он был не только последним посетителем,
Не считая меня самого,
Но и единственным человеком на земле,
Которому я мог, а главное, хотел рассказать о себе.
- Ты когда-нибудь трахал бычьего цепня?
Я пытался сделать из салфетки бумажного воробья,
Но пальцы не слушались,
В те дни меня вообще мало что слушалось.
- Можно я прочитаю стих? - спросил я,
И не дождавшись ответа, слегка заплетающимся языком,
Никак не интонируя, начал читать:
Помнишь, как мы сметали жизнь с прилавков времени?
Нам не хватало слёз расплатиться
И мы оставляли в залог травинки из детских ртов,
Не возвращаясь забрать их обратно.
Теперь, когда над пустырём становится тихо,
Приходит кукушка.
- Тебе когда-нибудь доводилось бывать в Остии?
Я попытался представить его в немецкой форме
Времён второй мировой
И тут же испытал приступ стокгольмского синдрома.
Вот он отдаёт приказ солдатам, вот следует залп,
И моё тело плавно, как в замедленной съёмке,
Падает на землю.
Он совсем не улыбался,
С каждой минутой он нравился мне всё больше и больше.