измайловский проспект.
Империи русской стоит Голиаф,
уверен в себе и вообще.
Булыжник в руке пролетария прав,
а бомба в Давида праще.
Империи брошен вызов в лицо.
Не в бровь. Не ниже. А по лбу.
От сотрясения груз из свинца
расколет стеклянную колбу.
Змеиным, раздвоенным языком
лизнёт кислота как конфету
микст. Перемешанной с сахарком
соли бертолетовой.
И протрубив возмездию: Будь!
(ничто никому не забыто)
взыграет «подъём» гремучая ртуть,
зевающему динамиту.
И разорвёт влагалища ромб
схватки удар кинжальный.
родиться из чрева беременных бомб
взрыв. Не простой. социальный.
Четвёртый год века. На небе июль.
Гроздья еврейского гнева
гремучи на вкус. На приём к царю
едет министр Плеве.
Газет либеральных заливистый лай
саднит императору слух.
Что хочет услышать царь Николай?
Что крепок ещё русский дух.
Им пахнет Варшава и Карабах,
Тифлис, Бухара, Гельсинфорс.
Что он ароматен, душист как табак,
любимых царя папирос.
К престолу исполнен люд преданных чувств.
И твёрд в православной вере.
На страже порядка стоят: Минюст
и МВД. И Плеве.
Пошёл в прок жидам кишиневский урок.
Кавказцы не мыслят о бунте.
В Польше спокойно. А Владивосток
цветёт. Вроде всё как будто.
Конечно, не все ещё тише воды.
Японец вона наглеет.
Но кто есть японцы? Да те же жиды,
мутящие воду в Корее.
Ход мыслей министра не стар и не нов.
Не оригинальны и взгляды.
Чем чаще погромы, чем меньше жидов –
тем строже наказан микадо.
Иисус был распят на значке масти треф,
когда заигрался в мессию.
Нет с нами Христа. Но зато есть Азеф,
наместник Иуды в России.
Он лично заверил охранку о том
(и есть заявлениям вера)
что стали смирнее домашних котов
тигры террора – эсеры.
Четвёрка коней цвета взора слепца.
Такого же цвета карета.
Министр въезжает в начало конца
Измайловского проспекта.
Был Плеве к опале готов. Оно ведь
найдёт самодержец резоны.
Не ждал только смерти. Но ждёт его смерть.
Фамилия смерти «Сазонов».
К тому шеф жандармов готовый – что вдруг
пожалован будет наградой.
Там орден какой… Ну а Санкт-Петербург
готовился стать Ленинградом.