Я пишу ей письмо.
Два десятка тоскующих строк
Кровоточат словами,
Как в самой жестокой цинге.
За чертою надежд –
Наш последний просроченный срок.
…Я пишу ей письмо.
Я плачу по высокой цене
За возможность понять,
Как такое случиться могло,
Что забыли мы шепот:
«Любимая, врозь нам нельзя».
Словно рельсы,
Морщины безжалостно режут мой лоб.
Ненавистно слепя,
На крушение мчатся глаза.
Но не стану молить,
Чтобы дали другой перегон,
Если столько желающих
Видеть крушенье вокруг.
Если руки друзей
Воровали, как руки врагов,
Если губы подруг
Ворковали губами разлук.
Вот и все.
Тишина.
Сын за мной исподлобья следит.
«Напиши,- говорит,- что и здесь наступила весна».
Хмурит брови, как я.
И совсем не по-детски сердит.
Отбирает перо.
Говорит: «Напишу-ка я сам».
Он ей пишет-рисует,
Как верба в бутылке цветет.
Как по окнам умытым
Веселые капли стучат.
Как апрельское солнце
За тонкие руки ведет
Из берлоги снегов
Своих первых весенних ручьят.
Но отбросит перо!
Будто что-то внезапно постиг,
Серым ежиком сгорбится.
«Ладно,- кивну я,- пошли…»
Мы к почтовому ящику выйдем письмо опустить.
Но почтовые ящики, словно исчезли с земли.