Оцинкованные тернии
I
Тоскою, пылью и нафталином пропах мой фрак.
Воспоминаний немая плёнка – безмолвный крик.
Страницы жизни – зола в камине – ни гнев, ни страх.
Смиренье – вот что тебе осталось. Молчи, старик!
Конец аллеи. Играет ветер сухой листвой.
Мы не умеем прощать… Как листья, и умирать.
Мы не умеем любить, как солнце – безверье стен.
Мы не умеем ни греть, ни верить. Остывший тлен
Взвивает ветер невозвратимых всегда вчера.
В уставшем сердце больного неба пустынный вой.
Бинты и вата в крови и гное, ни гнев, ни страх.
Лишь усмехнётся в дыму зеркальном мертвец-двойник:
Мы не умеем любить, как солнце… Ты был не прав.
Ты свет ли? – пепел. Конец аллеи. Смирись, старик.
II
Три жизни помню, как одну, а на отшибе том
Стоит, как прежде, исполин бездонный, чёрный дом.
Безмолвный призрак смотрит в ночь оконным ульем глаз
И в бесконечный лабиринт заманивает нас.
Давно истлел заросший мхом обрушенный фасад,
И только пепельный туман, и гнилостен, и стыл,
Окутал тайны шёпотом обитель пустоты,
Где средь ступеней и дверей скользит дорога в ад.
И в жёлтой выржавевшей тьме гигантский механизм
Вращают сотни тысяч рук гниющих мертвецов,
И щупальца железные затягивают вниз,
В бездонный, чёрный, старый дом доверчивых глупцов.
Три жизни помню, как одну, забыл бы, если б мог
Есть имя повелителю всех демонов – Порок.
III
О что за гений, что за демон?!
Каких безумств слепящий пыл?!
По тонким изумрудным венам
Полыни горький вкус разлил?
Какою дьявольскою кистью
Солёных гребней бирюза
Средь малахита дымных листьев
Взлелеяна? – Твои глаза!
И только сон моей иглы тебя укутает навеки,
Ланцет, сверкая, рассечёт в забвеньи сомкнутые веки,
И вязкий голос рваной плоти вспорет воздух,
Когда щипцов изящных грань, их извлечёт почти мгновенно,
И формалина пряный дух оставит в красоте нетленной,
Твои, любимая, нефритовые звёзды!
IV
Анатомесса
«Твои тёмно-лиловые пальцы так изящны и так холодны –
Я согрею их жарким дыханьем упоенно в ладонях своих.
Твоих сомкнутых век флюориты негой сонной истомы полны.
Твои угольно-скорбные губы… растворюсь в безраздельности их!
Пусть свечей на ветру лихорадка, пусть в цветах утопает альков,
Твоё пламя погасло – и жадно я вдыхаю дурманящий дым
И готов, его сладостной песней задохнувшись, навеки уснуть…
Твоя кожа, что траурный бархат, облачённый в небесные льды.
Дай же, мраморный ангел, губами отогреть твою бледную грудь,
Алебастровых ног очертанья в кружевах лазуритовых вен –
Между ними я стану тобою в хладной сырости нежных оков!»
И цветов золотые бутоны обращались в мерцающий тлен,
И на пламя свечей бурым гноем – пустота из стеклянных сердец,
И делили чертог Асмодея стылый труп и безумный мертвец.
V
Лепра
Белые простыни ветер колышет во мраке,
Сотни и сотни, что липкий, чудовищный кокон.
Холод. И только больные, безликие страхи
Пристально смотрят из пыльных надтреснутых окон.
Белые простыни в жирном, густом формалине,
Шорохи призрачных танцев смеющейся тени,
Холод. И тонкие пальцы в стальной паутине
Чёрного зеркала – голос песочного тленья.
Белые простыни – мумии солнечных крыльев –
Так тяжелы на ветру, и прогорклы, и блёклы.
Холод. В четыре угла паутиной и пылью
Каменный свод саркофага – бездонные стёкла.
Слышишь ли эхо? Но плен пустоты не ответит:
Нет ни тебя, ни меня – есть лишь Лепра. И ветер…
VI
Мы – болезненные дети зыбких улиц городских,
Пустотелых подземелий, муравейников квартир,
Бледных лестничных колодцев – это наш бездонный мир.
Мы – толпа теней скитальцев, бледных призраков слепых.
Но лишь солнца луч коснётся чёрнопепельных глазниц,
Запестрит игрой улыбок бесконечный маскарад,
И никто не заподозрит, что комический наряд
Скрыл от зрителей-актёров гниль и сырость мёртвых лиц.
Ночь прольётся стылой мглою гулких шорохов – и мы
Облегчённо унесёмся в наркотические сны,
Где когда-то были живы, целовали солнца свет,
Не сжигавший серой кожи, выцветших провалов глаз.
Впереди чернеет бездна, сладкой смертью манит нас,
Ближе с каждым слабым шагом, а назад дороги нет.
VII
Ревела буря гневом грома, и дождь ревел.
На башне каменной сплетенья двух жарких тел.
Последний час огня желанья дарила ночь
И гулко стоны сладострастья срывались в дождь…
Свирепый ветер гнул деревья стальной рукой,
И только лезвия скользили легко-легко.
И так блаженно, только холод бросает в дрожь.
И крики радости и боли срывались в дождь.
И вновь сливались воедино под рёв и вой:
Безумье, нежность, гром и ветер, и кровь с водой.
Так мимолётна жизнь земная. Пускай, и что ж?
Бесстрашно встретить смерть презреньем они смогли
Во имя грешной, но бессмертной – святой любви,
И, взявшись за руки с улыбкой, сорвались в дождь…
VIII
Подземный рейс
Стонал, рычал и грохотал металлом железный гроб, шлифуя верность рельс.
Но вдруг.. Колёс холодные тремо’ло разрезал тормозов истошный визг!
И в скрежете застывших механизмов, и в ужасе смотрел подземный рейс,
Как по разводам запылённых стёкол стекали пятна крови липкой вниз.
И тишина разверзлась кутерьмою картонных криков, мятых и пустых, –
И фонарей растерянные блики, и люди в строгих чёрных пиджаках,
И недопонимающие взгляды, и снятые охранные посты,
И полутьма встревоженных сознаний, и гулкий лай озлобленных собак…
Искали тело вновь и вновь, и снова, опять в последний раз и снова вновь,
Но – безуспешно – только подземелье бездонно ухмылялось чёрным ртом.
И лишь плечами молча пожимая, смотрели, как коричневая кровь
Бесследно исчезала, выцветая мгновенно за расплывчатом стеклом.
О, было ль то виденье? Призрак? Демон? Но в кабинетной тьме, обитель зол,
Суровым взглядом и тяжёлым штампом без лишних слов закрыли протокол.
IX
Шприц
О нет, отнюдь не героин:
Вас баловать не стану я.
Житейской пошлости картин,
О нет, совсем не сладок яд!
Не так давно одна она –
Какой же в сущности пустяк –
Решила прыгнуть из окна
Под перешёпоты зевак.
Должно быть, посмеялась б всласть:
Толпа шипела, возмущаясь:
– Как низко пала! Выпала!
Нет, вовсе не хотелось пасть,
Но пасть, всё шире разеваясь,
Не оставляла выбора.
X
Кумир
Я – атом в пустоте, фотон во тьме,
Но в линзах, что в глазниц твоих оправе,
Я – мир, я – божество, я – солнцу равен.
Такой бы телескоп, чтоб даль галактик
иных миров была открыта мне…
Во мне растаять и меня впитать
Быть каждой клеткой мной всегда готова
И похоти предаться грязной снова,
Мой образ в одиночестве терзая,
сознаньем, где лишь гниль и пустота.
И только наши нити рок не свяжет –
Я не коснусь погибельного тленья.
И в экстатическом остервенелом раже
Ты оземь исступлённо бьёшь колени...
О нет, презренная, ты не достойна даже
Движенья пыли в те’ни моей тени.
XI
Blue devils
Стареют листья, высыхает сад.
Неотвратимо умирает лето.
Рыдает перламутровое небо
О том, что не воротится назад,
Сомкнув крестами свод ветвей-ресниц,
О том, что скупо вычтет неизбежность,
И ветры лилий трепетную нежность
Развеют криком перелётных птиц.
Скажи, мой вечный сон, мой свет, мой бог,
Не я ль твой голос пил дорогой млечной?
Но и его в распахнутую вечность
Я брошу гулким холодом ветров…
А через миг расколют стон ослепшие метели,
И черви станут пировать в моём гниющем теле.
XII
Слизь
На грязном кафеле люминесценций хор
Сквозит по трещинам, изрезавшим эмаль,
И, словно липкий гной из выязвленных пор,
Из борозд угольных ползёт, сочится тьма.
И чьи-то сломанные ногти по стеклу,
И чьи-то зубы-иглы рвут на шее пульс,
И в пыльном зеркале роится пустота…
И в пыльном зеркале роится пустота,
И в трупном взгляде иссыхает «…не вернусь…»
И вязкой сукровицей время на полу,
Что океан зловонных, черных смол густых,
Где сотни пальцев вязких, горьких гребней волн
Сознания голос обращают в мёртвый стон.
И я тону в них, задыхаясь, как и ты.
XIII
[eu tanatos]
Не страшно, не больно, не хочется
Ни капли ни правды ни лжи –
Есть истина. Скоро закончится
Холодное, липкое «жить».
Есть истина. Тайно доверена
Мне кем-то, а может, никем.
Оплачена болью, измерена –
Теперь ухожу налегке.
Есть истина. Но лишь в назначенный
Немногим откроется час.
Прощайте… Как призраки мрачные
Прощает святая свеча.
И только пылинки прозрачные
Застыли в зелёных лучах…
2009