Всю ночь не спал я – сердце пело.
Я волей завтрашнею жил.
Во сне метался очумело
Грачёв. Ну кто его душил?
Бедняге чудились кошмары:
С трудом проснулся он на днях –
Убитые им комиссары
С засохшей кровью на ногтях
Его за бороду тащили
И по лбу щёлкали его,
И, хоть за горло не душили,
Он задыхался оттого.
Ещё не шёл мне сон под веки
По той причине, что ко мне
Зашли начитанные зеки
В барак под вечер. В тишине
Они на койки покосились,
Как будто заговор плетя,
И с милой просьбой обратились
Ко мне, вовлечь меня хотя
Совсем не в заговор: как друга
Они просили посетить
Борца за правду Эренбурга –
На всё глаза ему открыть!
Ведь как заветные скрижали,
От коих все сердца зажглись,
Здесь зеки в лагере читали
Бестселлер «Люди, годы, жизнь».
В сём мемуарном сочиненье,
Разоблачительством горя,
И сталинские преступленья,
И сталинские лагеря
Слегка упомянул писатель
Илья Григорьич Эренбург;
Но, хоть он был правдоискатель,
Он поступил, как драматург:
Моментом кульминационным
С развязкой быстрою за ним
Он с миром концентрационным
Покончил росчерком одним.
И выходило, Съезд Двадцатый
Закрытьем собственных дверей
Определил святые даты
Закрытья наших лагерей.
Но получалось ч т о на деле?
На волю вышли прямиком
Все, кто «за Сталина» сидели!..
А вместо них в казённый дом
Еще бойчее стали снова
Свозить других со всей страны –
За анекдоты про Хрущёва:
Про кукурузу с Целины,
Про стук ботинком, изобилье...
Хоть были так они смешны,
За них на «волгах» увозили
В глубокой тайне от страны.
Ругали Сталина «снаружи» –
В той зоне красочной большой,
А в зоне малой стало хуже,
Чем в зоне сталинской, с едой!..
Чтецы, писатели, актёры –
Позёры нынешним подстать,
Твердя былому приговоры,
Рвались Хрущёва восхвалять.
Все славили «свободу слова»,
«Восстановленье» всяких «норм», –
Их стадо волею Хрущёва
Пустили на «свободный корм»!..
И вот, когда у власти Брежнев,
В него позёры «влюблены»,
Хоть приходить не стали реже
Этапы к нам со всей страны!..
Но Эренбург казался зекам
Интеллигенции вождём,
Прекрасным, честным человеком,
Увы, не знающим о том,
Что оттепель стоит снаружи,
А в н а ш е м доме снег идёт,
И тот, кто поскользнулся в луже,
К н а м падает, вмерзая в лёд.
Вот почему меня ребята
Пришли всем миром попросить
Писателя и демократа
И посетить и просветить
На счёт п р о д л ё н н о г о ГУЛАГа;
Писатель смел и знаменит –
Не побоится сделать шага
Отважного: он прогремит
На всю страну и за границу
Напишет (там «не дремлет враг»!)
И книги новую страницу
Откроет, чтоб закрыть ГУЛАГ!
С такою просьбой на закате
Ко мне наведались друзья...
Волнуюсь: «Он большой писатель!
Ну как к нему – осмелюсь я?!»
...И рано утром, после «шмона»
(Мол, ч т о несём на волю мы?)
Вели нас к вахте. Зона, зона!
Карьер открытый ты тюрьмы!..
Тут подошел ко мне Стопчинский,
Встревоженный. В последний раз.
Он явно силой исполинской
Тоску не выпускал их глаз.
Он руку словно бы от злости
Мне крепко-крепко-крепко сжал...
– А ну-ка, раз последний, Костя!.. –
И мяч ногою мне поддал
(Тут рядом били по воротам), –
Не запретили «мусора».
И, ввысь ударив с разворотом,
Я пробил по небу. «Ура-а!» –
С земли все дружно закричали...
– Пошли, – сказали мусора.
Мы шли и волю приближали,
А мяч, как «чёрная дыра»,
Ещё крутился где-то в небе...
Я оглянулся: Саши нет.
А, может быть, он здесь и не был?
Иль, может, он покинул свет –
Туда, в ту высоту умчался,
Затянут «чёрною дырой»,
И, перевёрнутый, вобрался
В свой антимир, антигерой?!
...Нас пятерых освободили...
Два года тихо отсидев
Из четырёх, Гроза Бастилий,
На волю с нами вышел Лёв –
Весёлый юноша горбатый
С печальным светом серых глаз.
И караульные солдаты
Поздравили на вахте нас...
-----
Продолжение – Глава тридцать третья. Гегемоны. http://stihi.ru/2009/11/19/956