У нее на губах остывшая пенка от капуччино.
Сводила руки с ума каждого мужчины –
слизывала кончиком языка тертый шоколад в уголках комнат
губ своих –идеально тонких, как щиколотки-браслеты.
От нее мне –«здравствуй»,
а меня, как об стенку
от этого голоса: вино красное.
Ее запах Шанель путался в тине
моих глаз: casual. Где же тебя носило?
А эта боль так красива.
Имеет все повороты красного,
как ее платье, висевшее на архитектуре ключиц: маковый,
алый, вишневый…
У нее пластика пальцев контузила даже самых стойких.
В ней столько оттенков смысла,
даже в том, как она одевает шляпу с веточкой ириса.
А я обезболила себя новокаином
пустоты, что пахнет олеандром ее волос. Так сильно
сжимает пальцы, когда боится: фильм «Птицы»
Хичкока. Напивается с Витей –студентом ВГИКа,
вполне красивом,
но он пачкает бездарностью своей ее коленки в сеточке теней.
А она делает ему из салфеток взгляды
и прижимается так страшно близко…Я почти в порядке.
Профилем Фриды поднимает его глаза
со своего 3ьего
и такую эротику ему дышит, что застрелится, кажется будет менее болезненно.
Ноябрь ставит мне раны
на гортани.
Она смотрит со мной Гондри, плюется потом матом,
что у нее все –не как там. А меня смущает
запах корицы с ее ресниц, расплетающий мои губы на птиц.
Обнимаю ее неловко, а надо бы крепче.
Она в ожидании застывает, как кома. Это продолжается вечность…
Краешком губ, одетых в пенку от капуччино
согревает меня откровенностью дыхания своего сильного.
Что еще рассказать тебе, февраль белозубых страниц?
…как я эти годы прожила без…
9.11.09 1:19