***

Мое поколение

Это ловушка, брешь или клапан?
Словно коты с раскаленной крыши
Мы удираем на Дальний Запад
И на Восток, бесконечно ближний.

Лавой кипящей течем по свету,
Ищем триумфы, находим тризны,
Все мы  - лакеи, вруны, поэты -
Дети застоя и прочих      – измов.

Все языки на Руси великой,
Богом науськаны или Чертом -
Едут тунгусы, финны, калмыки,
Ну а куда же славянам гордым?

Гонит нас кнут, или пряник манит?
Кто пожалеет нас, кто осудит? 
Все мы - евреи, немцы, армяне -
Здесь до могилы русскими будем.

Юность осталась там, за порогом,
Как велика за прозренье плата,
Мы обрели бесконечно много,
Но и не меньше наши утраты.
    Лозанна, 1993

***
Две женщины
в душе моей колдуют,
Себя да и меня
на части рвут,
И в воду смотрят, и на пламя дуют,
И зелье варят, и заклятья шлют.

Две женщины из разных поколений,
Полярных вер, наречий и планет,
Московских дней тиран и добрый гений,
И рыжий лучик предказатных лет.

Войдя мне в плоть и душу, кровь и кожу,
В делах моих маяча и мечтах,
Настолько в главном меж собою схожи,
Что несовместны даже в пустяках.

Две песенки, два берега счастливых,
Магниты, меж которыми кручусь,
От одного отчалил я насилу,
К другому все никак не прилеплюсь.

Для них я друг, мучитель и любимый,
Сухой наставник, скверный ученик,
Друг другу мы порой невыносимы,
Как и необходимы через миг.

От веры и неверия спасая,
Соавторы всех лучших моих строк,
Две женщины меня сопровождают,
Не потому ль я вечно одинок.
                Лозанна, 1993
***

Это в воздухе ль дело, в бумаге,
В бесталанности, возрасте, сплине ?
Но веселые прежние книжки
Уж давно не стекают с пера.
Не от яда умру, не от шпаги,
Не от старости, а на чужбине,
Поседевший еврейский мальчишка
С Чистопрудненского двора.

Обретает себя неизменно
Сверстник мой то в бою, то в парадах,
В пышной хижине, скромных хоромах,
На волне и среди  облаков,
На просторах Чикаго и Вены,
И с обеих сторон барикады
У Московского Белого Дома
И у прочих российских домов.

Ну а мне, разуверившись в вере,
Заблудившись меж былью и сказкой,
Карты все перепутав и сроки
Остается с ладонью у лба
Задыхаться в комфортном вольере
Горбоносых бульваров Лозаннских,
Бормоча свои лучшие строки,
Те что мне записать не судьба.
Лозанна, 1993

***
Признаться, я ее уже не помню,
Хотя, как говорится, плотью-кровью,
Любой прожилкой, черточкой любой
Казались так на свете неразлучны,
Что было всем неловко, душно, скучно
От страсти этой, к прочему слепой.

Давая  непосильные обеты,
По лжи и правде, по друзьям, по свету,
По времени и трупам шли с тобой,
И свечку нашу с двух концов сжигали,
И никаким советам не внимали,
То случаем гонимы, то судьбой.

Как это просто было и как странно:
Уверенней чем времена и страны,
Надежнее чем патока и яд
Нас горстка хрупких слов разъединяла,
И было все, и все казалось мало
Каких-нибудь пять зим тому назад.

Чем объяснить что с нами приключилось:
Гнев ангельский иль дьявольская милость,
Везение, заслуга ли, вина?
И, прошлое надежно вырвав с корнем,
Я счастлив, что ее уже не помню,
Но точит червь – а помнит ли она?
Лозанна, 1995

***
От Иерусалима до Москвы
Завалы сожалений и тоски,
Надежд, потерь, невып - невосполнимых,
Мой крестный путь, что стал с теченьем дней
Куда короче и куда длинней, 
    Куда короче и куда длинней
Чем от Москвы до Иерусалима.

Как с щепкою играется
       хмельной
Конец тысячелетия со мной,
Бросает к сцене и на верхний ярус,
Болтаясь в небе, проруби, беде,
Все время между, а точней нигде,
Что ищет и что кинул он, мой парус?

Читая книгу судеб между строк,
Благодарю фортуну
что не смог
Ни в гопода пробиться, ни в холопы,
Что был Москвой гоним я и любим,
Что помирать явлюсь в Ерусалим,
Да, помирать явлюсь в Ерусалим,
Но пусть сперва наскучат мне Европы.
Лозанна, 1997

***
Ни франтом ветреным, ни дервишем с котомкой,
Ни желчным Дракулой, ни ангелом без крыл,
Иным запомнюсь я надменному потомку –
Не тем, кем некогда казался или был.

Не тем, как век земной искал свою дорожку,
Сшибаясь с тысячью течений и преград,
И на пирах чужих глотал сухие крошки,
Что до сих пор на языке моем горят.

Как брал вершины я и доходил до точки,
Топя щенком слепым в вине, стихе, слезе
Всю радость светлую
                от безразличья дочки,
И ледовитого участия друзей.

Взгляд женский беглый, монумент нерукотворный,
Песчинки вечности - и подвиг, и пустяк,
Так и в судьбе моей, просчитанной и вздорной,
Слились причудливо куда, зачем и как.

Не тем запомнюсь  как хватался за соломку,
Плясал над бездною и коченел в огне,
И в каждой женщине
вдруг видел Незнакомку,
Неважно что там ей мерещилось во мне.

Как створки памяти распахивал порою
В пургу июльскую, в парилку декабря,
И жизнь казалося порой совсем иною,
И даже, может быть, прошедшею не зря.
Лозанна, 1995
***

То скуки ради, то амбиций,
И просто не в ладах с собой,
Как мотылек привык я биться
В стекло меж жизнью и судьбой.

В толпе друзей быть одиноким,
Мешать беспечно явь и сон,
Стеречь копейку пуще ока
И тысячи швырять на кон.

Слов не найдя, сидеть без дела,
За жизнь цепляясь, славить смерть,
И розе черной, жабе белой
Наветы слать, осанны петь.

И эти дни, где всюду осень,
Где чаша горя до краев,
Клясть, вспоминая много после
Как время лучшее свое.
Лозанна, 1995


***

         Рыжий кораблик
Офре

Еще одна любовь, опять наитие,
К вершине падать, подыматься в бездну,
Сближение сердец - всегда открытие,
Но знание - к печали, как известно.

Ты мое солнце, осень моя рыжая,
В веснушках вся  –  улыбка, кудри, руки,
Легко на сердце, лишь тебя увижу я,
И грустно от предчувствия разлуки.

Я цветом этим начисто отравленный,
Лукавым, колдовским, слегка косяшим,
Пусть в радуге покуда не представленным,
Но на поверку самым настояшим.

Приметы отметая как безделицу,
В неверии своем яснее вижу –
Лишь только в сердце этот цвет поселится,
Как самого меня объявят рыжим.

Еще одной любовью жизнь украшена,
А годы мира просят неустанно,
Ведь чувства страховать – затея зряшная,
Ни Библии не сдюжить, ни Корану.

И все-таки мечта мне ближе истины,
И как кораблик,  со стихией споря,
В жестокий шторм отчалю я от пристани
Спасения искать в открытом море.

Лозанна, 1993
***

Какая грусть, конец аллеи
Где так привольно нам шагалось,
Где обнимали небо ели,
И не дышала в спину старость.

Какая грусть, конец дороги,
Где было все - и пот, и песни,
Где мы брели, сбивая ноги,
Куда не ведая, но вместе.

Богов лепили и ломали,
И слезы путая с улыбкой,
Друзьям и недругам прощали,
Границы в общем очень зыбка.

Аллея, где имелся мощный стимул
Существования на свете,
Где были мы необходимы
Друг другу, и врагам, и детям.

Где нам всего казалось мало,
Законный повод для печали,
И счастье близко так лежало,
Что мы его не замечали.
 
Как хорошо, не будет снова
Всех этих стычек за главенство,
Поход окончился крестовый
Потерей Времени и Места.

Какая грусть, конец аллеи,
Как это просто и как странно,
Мы слишком поздно повзрослели,
Мы повстречались слишком рано.
Лозанна, 1993

***
Сдул ответы и вопросы  »быть не быть? »
Налетевший с гор ливанских ветерок,
Хорошо на этом свете братцы жить,
Даже просто задержаться на часок.

Я сижу в Ерусалиме на холме,
Ни кипы, ни четок, словом без креста.
Кто заплачет об ушедшем обо мне?
Я бы лично делать этого не стал.

Будет временем захватанный листок,
Что потомок мой надменный подберет,
Пробежит зевая пару этих строк,
И вздохнет с улыбкой: »Мне б его забот».

Израиль 2007





***
Увядания грустные признаки
На окошко судьба намела,
Вот и все, и явилися сызнова
Все задумки мои и дела.

Губы женские, руки мамины,
И клеймо мое, и звезда,
Все что было мне в жизни загадано,
Разошлось по местам и годам.

Было муторно, было весело,
Трели птичьи, крысиный визг,
Муравьем подымался по лестнице,
Что вела, разумеется, вниз.

По капризу Фортуны нежданному,
В роковом перестройки году
В почву брошен я был иностранную,
Где с тех пор все никак не взойду.

Где свершилось, что было обещано
Мне когда-то в начале пути –
Упустил я любимую женшину,
Чтобы любящую обрести.

Где с реальностью слито желание -
Ниагара, Пигаль, Колизей,
Где призвание есть, и признание,
Но увы – ни детей, ни друзей.

Синяками меня изукрасило,
Прежде чем до конца разобрал –
Я не тот за кого выдавал себя,
И не тот за кого принимал.

Увядания грустные признаки,
Вот и все, и последний мой суд,
Но отходят в смущении призраки -
Знать, отсрочку мне снова дают.
Лозанна, 1993

Год 2008

Годы - мера ненадежная,
Как узоры на окне,.
Сколько их, меж пальцев прожитых,
Где-то числится на мне.

Сколько смеха, пота, лени,
И задумок, и могил,
И конечно же мгновений,
Тех что не остановил.

Потому-то в час мой судный
И в грязи, и на коне,
Занят в праздники и будни
Собиранием камней.

Чтобы каждым Новым Годом,
Под предлогом под любым
Жизнь встречала нас у входа
По иронии судьбы.

К новому 2007 году

Как хорошо, проснувшись летом,
Взглянуть в оконное стекло -
Там новогодние приметы
К порогу время нанесло.

Нас учит век на честном слове,
Дорогой дальней и кривой,
И день грядущий нам готовит,
И год, две тысячи седьмой.

Где за разлукой будут встречи,
И юность больше не уйдет,
А беды столь же долговечны
Как планов наших громадье.

Где завсегда к обеду ложка,
Где друг отличен от врага,
По чьим неведомым дорожкам
Так хорошо бы прошагать.

К делам благим от клятв поспешных
Воздушный путь, судьбы шитье.
Любви последняя надежда,
Как верить хочется в нее!

   ***

 «В день рождения в подарок
       Сочиню себе стишок...»
                Народное
Прошлое тянет словно Итака,
Лот, обернися назад -   
Взрослые дети от первого брака
Видеть меня не хотят.

C песней веселой не в ногу, по краю,
Между пиров и могил,   
А в подворотне шпаной поджидают
Светлого завтра шаги.

Завтра из внуков, любви и недугов,
Буднично как остров Крым
Старость взойдет квадратурою круга,
Лучиком золотым.

Наедине ли с собою, со всеми…
Там Незнакомки черты
В ритме, кружащем пространство и время,
Выглянут из темноты.

И от души или просто по знаку,
Только пойдут до конца
Взрослые дети из прошлого брака,
Не отличишь от отца.

Женева 27.4.2008


Лене и Юре

Этот сон навевает бессонницу,
Эта явь оживает в мечтах,
К завершению партия клонится,
Как сказать о застойных годах?

Не имперских - своих, кровно прожитых.
Не для денег и славы, а чтоб
Проступило далекое прошлое
В тонкой рамке из роз и хрущоб.

Гнусь под ношею непомерною,
Знать кишка тонка на замах -   
Чтобы дети от брака от первого
Не в злобе прочли, а в слезах.

И строчу, и пытаюсь заново
От судьбы уйти и сумы.
Долгий путь к себе С. Хазанова,
Сон где вместе как прежде мы.

Монтеррей, Мексика 2008


                Авиньон
Лене

Сей Папский сын, седой, ветрастый,
Небес заложник Авиньон,
В июле он  -  повеса страстный,
И блеском рампы ослеплен.

Что потерял ты, веры остров?
Что ищешь в буре перемен?
Здесь на неведомых подмостках
Следы нежданных мизансцен.

Клокочет город словно кратер,
Секрет успеха в общем прост,
Так создаются лучший театр
И самый длинный в мире мост.

Зима придет, ветра задуют,
Пустые сцены клонят в сон,
И Папы тихо торжествуют,
И на распутье Авиньон.

И ждет июля что есть мочи,
Где снова оперно красив,
А повезет -  и мост закончит,
Но это - боже упаси.


Авиньон  -  старинный город на юге Франции, некогда убежище Римских Пап, с сильными ветрами и знаменитым мостом, доходяшим лишь до середины реки.
Сейчас каждый июль здесь проводится театральный фестиваль, самый большой в Европе.


                Году 2009


Сладко-горького выпало поровну,
Но маячит несбывшимся сном -
Как назло и обидам и гонору
Ты войдешь с перебитым крылом.

Детским смехом растают мечтания,
Не сойдутся в пасьянсе пути,
От отчаянья и до раскаянья
Дотянуться, допеть, дорасти.

Безвременья герои и пленные,
Ни ума не нажив ни палат,
Ждем - пождем что потомки надменные
Нас поймут, пожалеют, простят.

Деловыми слывем и двужильными,
Но прикроем глаза и летим
Наугад, с перебитыми крыльями,
Вдаль от прошлого, следом за ним.

Женева. Декабрь 2008



Офре

Мне столько лет что прежде и не снилося,
А сны как слезы детства коротки,
И если жив
                то лишь твоею милостью,
Физическим законам вопреки.

Такие весны выпало приветствовать,
Прорваться через столько душных зим,
Вот отчего в своем (каком?) Отечестве
Всего дороже прошлогодний дым.

Мой век (опять какой?) дал в сумме трещину,
Размыта сумма переменой мест,
Как Моисею в край давно завещанный,
Идти к тебе вовек не надоест.

Судьба на блюдце и дорога cкатертью,
На планах – могендовид или крест,
По дням рожденья словно указателям
Бреду сквозь поле минное чудес.

Геенной избалованный и кущами,
Одно прошу –  была бы только прыть
Крылатый миг
                нам на двоих отпущенный
Кем, почему и для кого
прожить.

Женева 27.04.09




Шестеро птенцов, и двое старших -
Зверь как в сказке, прямо на ловца -
Метят вдохновенно и бесстрашно
В яблочко адамово отца.

Для потехи целят, для примера,
Порицаний выше и похвал,
В ногу c песней – за царя и веру,
И презренный вроде бы металл.

Яблоко – от Змея до Париса,
Ньютон в шишках, Телль – за арбалет
Яблоко – раздор, познанье, вызов,
Котишься куда ты столько лет?

Я не Телль. Судьбой своей доволен,
У советских – собственная стать,
Мир – один, переменились роли,
Дай мне пьесу эту доиграть.

Монреаль Июль 2009


***


Чем больше новых лиц, тем меньше вех.
Случайности оформились в обычай -
Еше один хороший человек
Которому я напрочь безразличен.

Коль в грязь лицом – уж лучше с высоты.
Вопрос в ребро при каждой новой встрече –
В который раз страну своей мечты
Покину по–джентльменски, незамечен.

Как вол пахать, аорты на разрыв,
Нажив металл, пешеры, скалы, крохи,
Но суждено уйти не наследив
В текушей исторической эпохе.

Взлетать ко дну и погружаться ввысь,
И наугад в кисельном гнать тумане,
В надежде вечной что шальная жизнь
Еще разок помянет и поманит.

Монреаль Июль 2009











***
20 лет в Швейцарии


Двадцать лет, отнюдь не мушкетеры,
Мы боролись на своих двоих
За луга швейцарские и горы,
Прописаться чтобы среди них.

Поменяв одежду, кожу, имя,
Поперек судьбы и колеи,
Для своих в итоге став чужими,
Для чужих не выбившись в свои.

А когда с ножом подступит старость,
Вывернуть карманом жизнь свою.
Глянь, кукушка, сколько нам осталось
Пировать у бездны на краю?

Звездочеты,  пахари и воры
Скучены у времени в гостях...
А спасибо нам за эти горы
Скажут дети, двадцать лет спустя.

Женева 28 октября 2009