И не забудь Брамса
И Баха и
Бухло
Ч. Буковски
1
Скитаясь с Бахом на помойке,
я вспомнил детство. Здесь покрышек
не счесть и банок разных было!
Мы без перчаток залезали
и горы хлама ворошили,
как память... Я нагнулся ближе
и разглядел сквозь стекла тряпку
от платья старого, а, может,
от чьих-нибудь кальсон, как знать! -
быть может, этим лоскуточком
мать вытирала слезы сыну,
когда он рассадил колено
о камни. Я обвел глазами
курган, сплошь из вещей и судеб,
и сквозь бутылки, банки, пепел
шел пар, и я представил домик,
над крышей дым стоит как посох,
внутри - хорошее семейство,
варенье в блюдечках, чаинки
всплывают, я ловлю их ложкой,
и бабушка домашней тряпкой
за брюшко гладит самовар.
Вкус яблок! От него так сладко
на языке, в душе - просторно,
и кажется, не будет тесно,
и там поместятся все люди,
которых я люблю, и там
им будет хорошо, наверно,
их смерть оттуда не достанет,
а впрочем, что я знал о смерти
тогда... Я ничего не знал!
Но даже маленьким ребенком
я уходил блуждать на свалки
и находил там перископы,
игрушки чьи-то... Жизнь меня
скорей не научила вовсе,
а, если научила, значит
я все забыл, - все забываю,
и Баха ищущего что-то
в помойных дебрях я вот тоже
забыл на... время
но вспомнил и пошел к нему.
А он стоит и держит гордо,
как приз - двумя руками раму
велосипедную, смеется...
Вот если б всем на свете было
так мало нужно, как и нам...
2
На даче осенью, вдвоем,
cреди бутылок и закуски
мы с Бахом пили и о том,
о сем болтали. “Ты не русский!”
сказал я Баху невзначай,
на что мне Бах ответил: “Дюша!
Ты мышцы языка качай
в других местах. Ты лучше слушай!”
Мы выпили еще бухла.
Листва летала, словно стаи
лимонных птиц. Зима пришла,
но мы ее не замечали!
3
Стояла осень на дворе.
Хотелось выбежать из дома,
раскрыть таинственный ларец
и жить начать - но по-другому!
И каждый желтый лист читать,
как будто божию записку!
"Эй, Бах! Вставай! Пошли гулять!"
Но Бах был пьян и бабу тискал.
"Потом! Потом!" "Но скоро осень
закончится..." "Придет другая!"
А баба, маленькая очень,
лежала глупая, нагая...
4
Мы хоронили друга. Было страшно.
Кресты стояли грустные в снегу.
А друга звали как-то странно: Паша,
а, может быть, Максим! Я ел рагу
и запивал его томатным соком.
Мне было плохо, - слава Богу, Бах
поддерживал меня! А друг глубОко
лежал в земле. И таял на бровях
чудесный снег! "Зачем мы умираем?"
спросил я Баха. Бах не знал ответ.
Как прежде громко ездили трамваи.
"Мне делали на кладбище минет!"
сказал вдруг Бах. Мы снова замолчали,
поскольку было трудно говорить.
Потом еще немного постояли
и снова
стали
пить.
5
Мы с Бахом убивали время
в попойках, спячках, болтовне,
а мимо шастали олени,
но мира нашего вовне.
А мы смеялись: нам казалось,
что лучше медлить, чем спешить!
Вот что-то быстрое промчалось!
а нам хотелось тихо жить.
Нам было в кайф терять минуты
и делать паузы – во всем!
Читать стихи и кушать фрукты,
и быть на свете ни при чем!
6
Однажды Бах пришел к Ахматовой
и ноты перед ней раскрыл,
потом полез ее обхватывать,
но Баху не хватило крыл!
“Вы, Дама, - очень интересная!”
сказал ей Бах. “А вы – поэт!”
сказала Дама, - как отвесная
скала мохнатая. “Да – нет!”
ответил Бах. И тут, как штучка,
бенгальский, чудный огонек,
явился я. “Вы кто, голубчик?”
И Бах сказал: “Да он – хорек!”
И я с разбегу прыгнул в кресло,
зубами в шейный переплет
вцепился и наелся, если б
я был хорьком… “ Да он все врет!”
ответил я. У дамы этой
с перстнями руку взяв, как гриб,
я целовал - как сигарета
к руке Ахматовой прилип!
И долго это продолжалось:
Бах даже фугу написал.
Но вышел Найман, вынул жало -
и нас из комнаты прогнал!
“Ах, Толя, это же артисты,
они потешные! Зачем?”
А мы бежали словно искры
и не печалились совсем!
7
Девочка смешная, - косички - в растопырку,
розовый купальник, не пупок, а дырка -
бегает по пляжу, солнцу машет ручкой!
Милая девченка, я ведь самый лучший!
Ты - почти ребенок или только с виду!
Я тебе на булку положу повидлу!
Главное - не бойся. Все равно, родная,
будешь наша с Бахом! Прямо у рояля
мы тебя, нагую, на полу разложим.
Кажется, на свете жить не так уж сложно!
8
Мой Бах - не композитор!
Он просто Иоганн.
И вся его музЫка
на деле - лишь обман.
Наденет Бах рубашку
и выглянет во двор,
а там растет ромашка,
но Бах ее в упор
не видит, крутит рылом
с похмелья как смычком!
Он самый лучший в мире.
Мой Бах - Авессалом!
9
Бах снова потерял свои ключи
и бегал перед домом, словно пес.
Он на асфальте подобрал очки.
"Наверное, ключи мои унес
блудливый дворник!",- и, ругаясь, Бах
бежал к сторожке, и стучал в стекло,
царапал дверь и уходил в слезах,
что вот ему опять не повезло
и что ни день - то что-нибудь не так!
Я Баха за плечо тихонько тряс
и вел в кафе, хотя я был бедняк,
но там бесплатно угощали нас -
нам наливали в кружки белый чай,
пирожные красивые несли
на блюдечках. "Мой Бах - не унывай!"
Наевшись, мы в другое место шли,
в какой-нибудь застывший старый парк,
где лошади резвились на листве,
и глупая ворона сверху "кар"
кричала. "Ты - хороший человек!", -
я Баху говорил совсем как друг,
и в сердце что-то доброе текло,
и девочка чертила мелом круг.
"Не важно, что тебе не повезло!
Сегодня - ты, а завтра - я, старик!
Все в мире происходит как-то так...", -
я говорил, а Бах писал в дневник
волшебные слова, потом в кулак
свистел, а я на дудочке играл
мелодии осеннии свои!
И нас никто нигде не замечал,
и мы не замечали всех, увы...
10
Однажды к нам приехал Брамс:
он с поезда сошел
и сразу впал в какой-то транс,
но к счастью - в небольшой.
Мы с Бахом ждали за углом
и, встретившись, пошли
в ближайший бар и там втроем
бухали, как могли!
Брамс вытащил потом смычек,
на кружке стал играть,
а Бах свистел, как дурачок,
и пьяниц грязных рать
нас окружила, а средь них -
художник с бородой,
он рисовал, хотя был псих, -
а Брамс, как заводной,
водил смычком туда-сюда.
Пять шлюх влетели в дверь
и приземлились кто куда.
"Мне надо ехать в Тверь!"
вдруг вспомнил Брамс. Потом забыл.
И так всю ночь, всю ночь!
А за стеною ветер выл, -
он тоже был не прочь
в паршивом баре до зари
симфонии бухла
играть в размере раз-два-три
и ждать, когда напалм
похмелья страшного придет,
накроет всех волной,
и кто-то больше не всплывет,
на дно уйдет бухой!
Там мир - такой же. В нем - душа,
одна душа жива!
Без тела носиться как шар,
заметная едва.
"Привет! Ты кто?" "Я - Бах. А ты?"
И снова - кружек звон
и время пиршеств золотых
захватит в свой полон!
11
Брамс Бах и я
Сидели на помойке
Котов немытых стая
Носилась между нами
Мы словно три пакета
Наполненные мусором
Застыли
Солнца луч скользил по нам
Как нож по маслу
“Боже!” крикнул Брамс
“Прости нас!” крикнул Брамс
“За все” добавил я
Две кошки
Вылизывали асфальт
Кто-то выбросил банку с повидлой
А потом все втроем
Мы увидели плакат голой женщины
Какой-то актрисы
“Я буду дрочить” сказал Бах
“Я тоже” сказал Брамс
“Здесь на помойке?”
Спросил я и высморкался
Не хватало еще крыс
Но крысы появляются ночью
А сейчас было утро
Все только начиналось
Я вспомнил девушку
С которой хотел переспать
У меня даже был номер телефона
Этой девушки
Я нырнул в помойку
Надеясь наткнуться там на сотовый
Люди иногда выбрасывают их
Чтобы такие бродяги как мы
Могли позвонить кому-нибудь
Иногда они даже оставляют сим-карты
В телефонах
Я не верил что найду в мусоре
Что-нибудь похожее на телефон
Но по мне – лучше копаться в мусоре
Чем наблюдать как твои друзья
Дрочат на плакат голой актрисы
Кошки с интересом сгрудились вокруг
Усы как антенны замерли
Настроенные на инопланетные радиостанции
“О! О!” стонал Бах
“О! О!” стонал Брамс
Мне очень хотелось найти в мусоре
Револьвер с двумя патронами,
Лучше с тремя,
Чтобы закончить все это
Раз-два-три
Кошки – самые хорошие свидетели
Я очень люблю кошек
И если у меня появится возможность застрелится
Я очень хочу чтобы рядом со мной была кошка
Даже если вы нальете ей молока
Она ничего не скажет
Убийца трех бродяг
Единственные свидетели – кошки
И плакат голой актрисы
Но это потом
А пока мы просто все вместе сидели на помойке
Брамс Бах и я
12
В один из дней среди хламид
и старых партитур,
консервных банок пирамид,
плакатов разных дур
мы с Бахом как-то раз нашли
фигурку барда, блин!
Я помню, за нее башли
мы выложили им,
китайцам, будьте-нате! Стоп!
"А для чего он нам?", -
спросил я Баха. "Варвар - жлоб.
Он - кельт, он - по мечам
специалист!" "И по лютне!",-
добавил Бах. "Он Рим
угробил! Барду скажем "нет"!
Давай покончим с ним!"
Я предложил, а Бах всегда
податлив очень был,
со мной не спорил никогда,
хотя я и дебил.
И барда пыльного в окно
мы выбросили гордо!
Ну, раньше было время, он
нам нравился, но морды
у нас уже не те, усы
и лысины видны,
и в мелких прыщиках носы,
и скучны стали дни!
Но если разбираем хлам -
то спуску не даем!
Всю рухлядь, ****ь, несем к чертям,
в металолом сдаем!
И выпиваем на гроши
с такими же, как мы!
Все люди в мире хороши -
и русский, и калмык.
И если негр к нам придет
с бутылкой - ой лю-ли! -
любой ему в стакан нальет,
ведь он не варвар, блин!
13
Я в деревне, пишу роман
и не думаю больше о театре!
Бах приходит, а с ним комар -
он жужжит надо мной. "Дай Сартра!"
просит Бах, а в глазах - тоска
экзистенциальная, вроде.
На столе - три больших куска
хлеба, хочется о природе
думать, с листьев снимать росу!
Если утром петух разбудит,
я во двор выхожу, несу
свое тело хлипкое, - удят
мужики - и так хорошо!
Вся душа расстегнулась! Травинки
из земли, где расходится шов,
вылезают. "Родные кровинки!"
говорю я, и слышу в ответ,
как смеются они под ногами! -
все зеленое! - грубости нет! -
снизу смотрят большими глазами!
Я иду осторожно, грущу,
что так быстро уходят рассветы!
Мир проснулся, - и я пишу!
А жуки под окном, как кадеты,
маршируют и прячутся в тень.
Бах склонился над Сартром, и вечер
надвигается... Где-то олень
тихо срал и не думал о вечном.
14
Однажды у Баха сломалось крыло
и он прибежал ко мне плача.
Я нитки достал и большою иглой
пришил все назад, и на дачу
мы сразу поехали, взяли бухла,
закусок и девочек разных.
Дорога на дачу прямою была
(на место добрались мы сразу).
Костер разожгли и поставили тент,
сосисок нажарили кучу,
а девочки, выпив, на волосы лент
навешали, взялись за ручки
и начали прыгать, как в майскую ночь -
костер опалял им юбчонки! -
и поняли мы, что девчонки не прочь
всю ночь веселиться! И челки
то вверх устремлялись, то вниз от прыжков,
и груди тряслись в диком ритме!
А мы, двое пьяных смешных мужичков,
так счастливы были, что с ними
мы в эту минуту находимся здесь,
вдали от сует, что казалось,
что если на каждую девочку сесть,
погладить за ушками малость,
то девочка в небо взовьется как жук,
а Бах, распрямив свои крылья,
на девочке будет летать во весь дух,
я - рядом, но медленней. "Мы ли"
мне Бах закричал. "Мы ли в небе, браток?!"
и в мыле от долгих летаний,
вернувшись под утро, мы яблочный сок
откроем без всяких стараний.
...Все это проходит, но часто потом,
когда нету девочек рядом,
и друг не приходит с побитым крылом,
я, вспомнив, смеюсь до упаду
и жду, когда эти веселые дни
вернуться. Я очень скучаю по ним!
15
Мы Чехова читали в уголочке,
вокруг нас пили, делали детей
и говорили, падлы, громко очень,
и не было прохода от ****ей!
"Послушай!",- Бах перевернул странницы.
"Он пишет о мещанах! Это - мы."
Я слышал, как скрипели половицы,
звенели кружки, и струился дым.
Глаза слезились, буквы превращались
в морщины, а кругом носился гул,
а мы по книге Чехова скитались, -
забытые герои. Кто-то дул, -
наверно, ветер, - я не знаю, что там
на свете происходит! А у нас
царит веселье, не идет работа,
а иногда мы смотрим на Парнас!
И, если управдомы к нам нагрянут,
поднимут шухер, выгонят во двор,
мы не заплачем, - выйдем на поляну
и ляжем на цветы, как на ковер!
16
Я прибежал с мороза в дом
и вытащил топор.
"Все в этой жизни было сном!
К чертям вещей затор!"
Сперва я прыгнул на диван
и разрубил его,
потом наделал кучу ран
в серванте. "Иго-го!"
звучал мой дерзкий рык, пурга
шумела за окном.
Вещей разрубленных курган
стоял под потолком.
А Бах звонил мне - телефон
был мертв, лежал в крови!
Я сам себе нанес урон! -
с пяти и до восьми
я мебель топором рубил,
бил вазы и со стен
срывал обои. "Ты - дебил!"
сказал мне Бах. "Совсем
c катушек съехал? Идиот!
Зачем ты портишь все!
Он замер на пороге, рот
раскрыл. Как колесо,
вращался мир передо мной,
и голос в голове
все повторял: "Давай, родной!
Ты - сильный человек!"
А за окном зима плела
из снега ерунду,
а жизнь моя куда-то шла,
наверное, в ****у…
17
"Хаоса не может быть в искусстве!"
сказал Станиславский, а я прочитал -
и чуть не заплакал, мне стало так грустно,
что я бросил книгу к чертям, побежал
по улицам, мимо домишек корявых,
пугая прохожих, подальше, туда,
где жабы шевелятся в мерзких канавах.
Я слышал, как ветер качал провода!
И мне показалось, что это - не правда,
мое отражение в лужах - не я!
что Бах мне - не друг, а обычная падла!
Сомнение вдруг охватило меня...
Но тот час исчезло, как лето, и осень
запахла, захлопали форточки! Что
вокруг происходит, фальшивое очень?
Я сам не пойму, и не скажет никто!
18
У Баха кончилось бухло
и он пришел ко мне,
а я сидел сознанья вне.
“Ты что, браток, оглох?”.
кричал и ножками стучал,
и щеки тормошил.
Я ничего не замечал –
был телом без души.
Она летала за окном,
смеялась, к солнцу вся
тянулась! Словно снежный ком
Бах выволок меня
на улицу и долго бил,
плевался, звал людей,
но я с другими уже был –
без женщин и детей!
Как змей воздушный в облака
врезался! Бах ушел
и, проклиная дурака,
к другим друзьям пошел.
19
А ночь вчера теплой была...
Мы с Бахом торчали на море
и ели клубнику и пивом
ее запивали, как волки,
буркала свои направляли
в далекие дали морские,
и жирные самки плескались
вдоль берега, спины чесали
друг другу. "Ах, как это гадко!"
сказал я, точнее подумал,
и Бах тогда вынул гармошку
и дуть в нее начал, как ветер -
а самки, заслышав гармошку
немецкую, в страхе бежали,
а я недозрелой клубникой
им в спины швырял и смеялся!
"Ах, Бах, ты догадливый очень!"
сказал я. "Ты мысли читаешь.
Скажи мне: о чем я мечтаю?",
а Бах поиграл и сказал:
"Ты думаешь, друг мой, о деве
с налитыми соком грудями
и с талией легкой, как серна, -
и бедра ее музыкальны,
качаются словно планеты!
когда она ходит купаться,
все чайки летают за ней!
И я закричал, как безумный:
"Ах, Бах, - ты печаль мою знаешь!
Сыграй мне волшебную песню!
Пусть ветер в гармошке гуляет,
волнует ее язычки!"
И Бах заиграл - он старался!
Вода в берегах шевелилась,
а звуки сплетались в цепочки,
а звуки сплетались в веночки!
И чувство, что мир не погибнет,
в душе моей выросло вновь!
И я закричал жирным самкам:
"Плескайтесь в глубинах как прежде!
Чешите друг дружку как прежде!
Не бойтесь - ведь это же Бах!"
Бывают минуты такие -
они не предметны, текучи,
они мимолетны, но милы,
пленительны, но быстротечны!
Ах, ночь эта теплой была:
русалка по морю плыла!
2006-2007