В палате, куда отставного полковника Полозова привела дочка, стояли четыре кровати. Три из них были аккуратно застелены, а на одной, поверх одеяла, в синей больничной пижаме лежал молодой парень с повязкой на глазах. Он тихонько напевал, подыгрывая себе на гитаре, которая лежала у него на груди. Владимир Иванович обратил внимание на то, что приятный голос парня и ладно звучащая гитара сливаются в одно целое. «Видимо, ему знакомы не только три уличных аккорда» – подумал Полозов. Услышав шаги, парень перестал петь и, отложив гитару в сторону, спросил:
– Кто здесь?
– Ваш сосед, – отозвался Полозов и представился: – Владимир Иванович.
Парень привстал и, протягивая руку, произнес:
– Сергей.
Владимир Иванович выбрал свободную кровать у окна. Когда дочка начала раскладывать принесенные с собой вещи в тумбочку, парень поинтересовался:
– А что у вас с глазами?
– Да вот, как портупею снял, так и стали болячки клеиться, – словоохотливо начал Полозов. Но армейская привычка отвечать на поставленный вопрос четко и коротко дала о себе знать, и он сказал: – Врачи говорят – катаракта. – И спросил в свою очередь: – А что у вас, Сергей?
– В Чечне три месяца загорал, да вот, малость подгорел, – попытался пошутить парень. – А я слышу, с вами еще кто-то?
– Да, дочка решила помочь, – улыбнулся Полозов и повернул голову к девушке: – Леночка, познакомься, это Сергей.
– Я все слышала, папа, – смущенно, натянутым голосом произнесла она и, взглянув на отца, продолжила: – Но я, наверное, пойду? В тумбочке все разложила, позже сам разберешься, что и где находится.
– Это что же, Леночка, – перехватывая инициативу, улыбнулся Сергей, – не успели прийти, а уже решили нас покинуть, – и добавил шутливо: – Как в бородатом анекдоте: «Даже чаю не попьете?»
– Побудь немножко, – поддержал парня Владимир Иванович.
– Тут у вас свои разговоры, – нерешительно произнесла девушка, – я только мешать буду.
– Вы, Лена, не правы, – сказал Сергей, – присутствие женщин облагораживает мужской коллектив, – и, присаживаясь на свою кровать, чтобы продолжить разговор, спросил: – Интересно, чем вы занимаетесь?
– Учусь в университете, на втором курсе химфака.
– Это хорошо, – задумчиво произнес Сергей, – и физики и химики гитару уважают. – И неожиданно предложил: – Хотите, спою новую песню, а вы потом скажете свое мнение, – он наигранно поморщился, – а то стал сомневаться, нужно ли это кому?
– Если душа просит, значит, нужно, – серьезно заметила Лена – спойте, я и сама немного играю.
– Лена, а какого цвета ваши волосы? – неожиданно спросил Сергей.
– Пап, какого цвета мои волосы? – кокетничая, рассмеялась Лена.
– Рыжая ты у нас, – ласково улыбнулся в ответ Полозов.
– Рыжая, как осень, – подхватил Сергей, – у моей гитары еще таких знакомых не было. Может быть, тогда сыграете вы? – предложил он, протягивая Лене гитару.
– Я думаю, – нашлась девушка, – арию гостьи мы послушаем позже.
«Быстро современная молодежь находит общий язык», – с какой-то грустью и легкой завистью подумал Полозов, но, вовремя вспомнив, что и сам когда-то был молодым, улыбнулся и присел на краешек кровати.
Песню Сергей пел тихо, душевно. Чувствовалось, что слова были подобраны не просто для рифмы. Минором звучала память о войне, сочащаяся боль и непонимание происходящего.
Прозвучал последний аккорд… Помолчав, Лена тихо спросила:
– Сергей, вы совсем не видите?
– Пока – да! – быстро произнес он, словно бросая кому-то вызов.
– Где это с вами случилось? – уже смелее произнесла девушка.
– Под Грозным… – без всякой интонации произнес Сергей и, усмехнувшись, добавил: – Хватит о грустном. Давайте жить и творить чудеса! – он обратился к Лене, – Сыграйте-ка нам что-нибудь!
Дома у Полозовых была хорошая гитара, и дочка, в длинные зимние вечера, под настроение, брала ее в руки. Играла она хорошо, был талант.
Полозов помнил, как нашел ей учителя, известного в городе народного артиста. При всей своей занятости он согласился встретиться с Леной. Приняв небольшой экзамен, музыкант деловито сказал:
– Не будь у тебя способностей – не стал бы тратить свое личное время.
Через некоторое время Полозов случайно встретился с учителем на улице и поинтересовался успехами дочки. Преподаватель признался:
– Знаете, Владимир Иванович, если она пойдет учиться дальше – из нее будет толк, хватает все на лету.
...Взяв гитару, проведя несколько раз по струнам, Лена подкрутила колки, настраивая инструмент. На мгновенье задумалась. И вот гитара тихонько запела, разливаясь весенним, озорным половодьем, взлетая ввысь серебристым жаворонком, а потом вдруг наполнила комнату зноем испанского лета, и показалось, что раскинулось шатром звездное небо, пахнул дымок цыганского костра, вплетаясь в нежность лунной ночи. Гитара плакала и надеялась, звала и любила. Глядя на дочку, Владимир Иванович вдруг подумал, что он совсем не знает ее, – такой недосягаемой была сейчас его Лена в своем единении с гитарой. «Раньше она так никогда не играла», – промелькнула мысль.
Привлеченные звуками гитары, в палату заглядывали больные из соседних палат и застывали у двери. Лечащая женщина-врач, пришедшая за Владимиром Ивановичем, немного послушав, присела рядом и на некоторое время забыла о нем. Когда гитара умолкла, все собравшиеся были в легком оцепенении.
– Знаете, Леночка, – восхищено произнес Сергей, – после вашей игры я не знаю, стоит ли мне вообще прикасаться к гитаре. У кого вы учились? – поинтересовался он.
– У одного доброго, славного человека.
– Пойдемте, я вас посмотрю, – обратилась врач к Владимиру Ивановичу, вспомнив о своих обязанностях, и улыбнулась: – Это ваша дочка?
– Моя, – приподнимаясь, с гордостью произнес Полозов.
Он удивился, когда минут через двадцать, вернувшись от врача, застал Лену в палате. Она сидела на стуле у кровати Сергея, и они о чем-то беседовали.
– А я грешным делом подумал, что ты уже упорхнула, – обратился Полозов к дочери и легонько уколол: – А ты еще сомневалась: остаться или нет.
– Уже ухожу, папа, – засмеялась она и, как показалось ему, с легкой укоризной посмотрела на него.
– Вы к нам еще заглянете? – прощаясь, просил Сергей.
– Конечно загляну, – охотно пообещала Лена.
И заглянула… И, как удивленно отметил про себя Полозов, зачастила к ним. Справившись о здоровье и побыв немного возле отца, они уединялись с Сергеем. Алёна выводила его в весенний госпитальный сад, где час или полтора они гуляли по дорожкам. Вначале Владимир Иванович не придавал этому никакого значения, а потом, как-то неожиданно, прозрел: знал дочку, не зря она зачастила – заинтересовал ее Сергей. «Коготок увяз, всей птичке пропасть. Кто же думал, – размышлял он, – что все так обернется, что именно здесь встретит того, кто тронет ее сердце?» Думал так и боялся заглядывать в будущее.
С нравоучениями не лез, знал – девочка умная, во всем сама разберется. А уж если решится на что – будет идти до конца, его характер. Да и к тому же родительские советы, справедливо считал он, как ни крути, иногда становятся поводом для упреков со стороны детей. Словами, может, и не упрекнут, но в глазах прочитаешь, что являешься главным виновником их несчастья.
Сергей, лейтенант, командир батальонной разведки, мужиком был умным и своими суждениями нравился Полозову. Но, как отец, Полозов понимал всю сложность создавшейся ситуации. Было одно житейское обстоятельство: война отобрала у Сергея здоровье.
Где-то под Грозным лейтенант попал под минометный обстрел, и его в бессознательном состоянии, как он шутил, нашпигованного осколками, из-под обстрела вытащили бойцы. Через месяц в госпитале, после того как сделали трепанацию черепа, чтобы удалить осколки, он стал проваливаться в беспамятство черной гудящей бездны. У него появились приступы эпилепсии, и однажды прибежавший на помощь дежурный врач с безысходной тяжестью обронил: «Да, жаль парня, второй раз за этот месяц, – и беспомощно развел руками, – в данном случае медицина бессильна». И со зрением у парня были проблемы – осколками порвало сетчатку глаз.
Своим практичным умом Полозов понимал, что шансов восстановить зрение было ничтожно мало.
…У Полозова операция была не сложная, но врач просил провести в госпитале ещё несколько дней. Сергея забрали на осмотр, и в палате отставной полковник сейчас находился один. Немного тревожил прооперированный глаз, напоминая о себе туповатой болью в затылке. Пришла дочка и, присев на краешек кровати, поинтересовалась, как прошла операция. Рассказывая, Полозов рассматривал ее здоровым глазом. Боль в затылке утихла, словно спряталась за разговором. Лена, слушая, иногда покачивала головой, будто соглашаясь с ним, но в какой-то момент, поймав ее взгляд, направленный на дверь, он понял, что дочь его не слышит. Она ждет Сергея. Полозов замолчал и погрустнел. «Молодость… Глупо обижаться», – подумал он и улыбнувшись, взяв ее за руку. Дождался, когда дочь взглянула на него, и тихо спросил:
– Девочка моя, это серьезно?
В другой момент он, может быть, и не нашел бы этих слов, но чувство родилось и выскользнуло в пришедших словах со всеобъемлющим пониманием и добротой, на которую он был способен в это мгновение. И она поняла… И поняла так, как он этого хотел. Лена молча припала к отцовской груди, прижалась, как в детстве, в те редкие минуты душевного единения, когда они без слов понимали друг друга. Полозов помнил это и молчал, боясь спугнуть дочь. Непрошеная слеза навернулась на глаз, и он, незаметно промокнув слезу, с иронией подумал: «Старею, становлюсь сентиментальным». Погладив Алёну по голове, спросил:
– А Сергей знает об этом?
Она утвердительно кивнула головой. Полозов на какое-то мгновение замер.
– И что дальше?
– А ничего, папа, – приподняв голову, с грустью произнесла Лена, – он говорит, что знает свой прикуп и поэтому не хочет портить мне жизнь.
Произнесла она это с незнакомой для отца интонацией, видимо подражая лейтенанту. Помолчав, задумчиво продолжила:
– А может, не верит, думает, что я его просто жалею… У меня такое впервые, – горячо выдохнула она, – а как его в этом убедить – не знаю! Наступило молчание. – И откуда только взялись эти проклятые горячие точки! – с неприкрытой, беспощадной яростью в голосе неожиданно произнесла Лена. И, немного помолчав, с горькой иронией в голосе произнесла: – У нас на факультете девчонки, разговаривая между собой, философски замечают, что еще несколько таких горячих точек – и для нас не останется нормальных здоровых парней, от которых можно иметь детей.
И совсем неожиданно, с горячей мольбой, в которой слышались близкие слезы, прошептала:
– Объясни мне, папа, ты ведь сам военный, почему за все ошибки политиков должны страдать молодые? Ведь мы еще ничего в этой жизни не успели! Почему так жестоко и безнаказанно ломают наши судьбы?
От этого ее горячего шепота вновь запульсировал глаз, застучало в висках. «Что ей ответить?» – лихорадочно заметалось в голове Полозова. В поисках ответа он натыкался на банальности, типа: «Жизнь – сложная штука, и не все в ней так просто». Но это было не то, что она хотела услышать от него.
– Не знаю, дочка, – вырвался у него тихий, сдавленный стон.
Может быть, в конце концов, он и нашел бы эти облегчающие душу слова, но дверь палаты открылась, и вошел Сергей. Полозов почувствовал, как вздрогнула дочь, и в то же мгновение ощутил, как знак молчания, ее указательный палец у себя на губах.
Взглянув на Сергея, он заметил, что тот бледнее обычного. Добравшись до своей кровати, лейтенант откинулся на спину. Некоторое время, забросив руки за голову, лежал тихо, о чем-то сосредоточенно думая. Видно было, как желваки ходят на скулах. Полозов скрипнул кроватью, и Сергей, не меняя положения, спросил:
– Владимир Иванович, Лена не приходила?
Полозов перевел взгляд на дочь, та отрицательно покачала головой.
– Нет, – исполнил он немую просьбу дочери.
– Вот и хо-ро-шо, – будто расставляя ударение на каждом слоге, с каким то внутренним облегчением выдохнул лейтенант. – Славная она у вас. Не хотелось бы, чтобы она видела меня таким.
– А что случилось, Сергей? – поинтересовался Полозов.
– Отвоевался я, Владимир Иванович, подчистую.
– А может быть, еще все утрясется, – попытался успокоить лейтенанта Полозов и пошутил: – Не так страшен черт, как это… – поморщился, вспоминая, – как его малюют!
Лейтенант, взяв гитару, лежащую у стенки, не ответил, нервно пробежав пальцами по струнам. Полозов видел, что эмоции захлестывали парня, грозя срывом и переходом в приступ, и за мгновение до начала приступа тихо сказал дочери голосом, не терпящим возражения: «Быстро врача!» Полозов не хотел, чтобы Алёна видела, как приступ выгнет лейтенанта дугой и, ломая и скрючивая, беспомощного будет бить конвульсиями, а в уголках рта появится пена.
Краем глаза он успел заметить, как за дочкой закрылась дверь, и в тот же момент в палату вбежала сестра и следом за ней молоденький врач. Полозов слышал, как неожиданно оборвалась мелодия… И короткий жалобный звон обрываемых струн, и грохот упавшей на пол гитары были ответом его предчувствию.
Приступ был длиннее обычного, и доктор, помогавший лейтенанту прийти в себя, по всей видимости, не очень опытный и не привыкший к подобным явлениям в этом отделении, глупо частил: «Господи, помоги!». Он, видимо, не понимал и не давал себе отчета в том, что произносит это вслух. В общей суматохе Полозов не сразу заметил, что дочка находилась в палате. Подобрав гитару с пола, она стояла у окна с широко открытыми глазами и только присутствие врачей сдерживало ее от порыва кинуться к Сергею.
Приступ закончился, и Сергей, весь обмякший, безжизненно вытянувшийся, лежал на кровати. Полозов подошел к дочке. Она не сопротивлялась, когда он поднял ее голову за подбородок. Хотя её щеки были мокрыми от слез, глаза уже были сухими, серьезными и все понимающими, как у мадонны на картине. Они стояли молча. Отец взял из ее рук гитару, на которой, извиваясь безжизненными кольцами, свисало несколько порванных струн. Врач, помогавший Сергею, наконец заметил их и тихо произнес:
Спасибо, что предупредили, – и, кивнув на гитару, с непонятной отрешенностью и сожалением в голосе, сказал: – Видите, какая страшная и неуправляемая сила порвала струны. Сыграть на ней уже ничего невозможно...
=========================
Фото автора