***
Вот умрёшь, и увидишь, что ты жива,
и поймёшь, что я-то была права,
и что влага глаза и рукава
у меня от радости грусти.
Радость грусти – это слова, слова,
ты – жива, жива, ты – жива, трава,
синева небес, и вода, и ва –
даже воздух – лёгкий и устный –
всё осталось слаженно, смещено
только дно глазное и неба дно,
и одно, лежащее там, одно
в полумраке времени смутном…
Но оно устало, оно – окно,
что ослепло, стало твоей стеной,
старый дом свой, сломанный свой земной…
в теремочке кто там? кому там?
Смерть страшна для тех, для кого страшна.
Просыпайся, больше не бойся сна,
обниму тебя, можешь дальше спать
и не спать. Нельзя обернуться.
Можно дальше. В огненный жаркий шар,
не дыша, дыша, не дыша, на шаг,
не мешай, на шаг от карандаша,
переведшего смерть в герундий.
Или – жизнь. Слова затемняют смысл,
превращая ясность глагола в сны,
умирая, мы продолжаем слыть
словно луч – от света и к свету.
Плыть, лететь и длиться, расти и мыть
зеркала от пыли, окно тюрьмы
растворилось в свете, в устах немых
мы не мы не эти не эти