Легкий сквозняк проливался сквозь узкую щелочку приоткрытой форточки. Подергивая ноздрями, он ловил чуть морозный аромат холодного воздуха, смешанного с тепловатым привкусом, поднимающимся откуда-то снизу, запаха жареной рыбы, разбавленного, таким волнующим щебетанием птиц. От этой смеси усы вытягивались, ощетиниваясь ершиком, рот начинал нервно подергиваться, выдавая из глубины его хищной души то ли стон, то ли призыв. Хвост судорожно вздрагивал, давая разрядку копившемуся заряду энергии.
Глаза щурились от яркого утреннего солнца, ласково проникающего сквозь тройные стекла. Оно успокаивало нервную дрожь, приглаживало шерсть. Опрокинувшись на бок, вальяжно скрестив передние и задние лапы, зажмурясь, он наслаждался. Вылизывать себя в этот момент совсем не входило в планы, лишь бросая редкий взгляд, в приоткрывающиеся щелочки глаз он осматривался, но ничто больше не привлекало его внимания.
Тепло батареи, подогревая подоконник, разморило все тело. Он спал.
В темноте сверкнули два огонька неоновых светодиодов, мгновение и все: ни звука, ни огонька. Чердак, с натянутыми бельевыми веревками, самодельными стеллажами, сваленной в углу рухлядью, которую, по каким-то причинам, люди не хотели выкинуть, оставляя, как память о чем-то безвозвратно ушедшем, с полумраком закоулков, образованных нишами окон, поглотил его в свои объятия, укрывая от непогоды.
Тут он чувствовал себя хозяином. И не только от того, что путь собакам сюда был заказан, а и от того, что кроме него тут никто не мог так свободно ходить – лампочки постоянно перегорали, а в полумраке и темноте он бог.
Он знал каждую половицу, каждую балку перекрытия. Он и с закрытыми глазами мог бы пройти, не оступившись, но, закрывать их не имело никакого смысла?
Сколько счастливых минут он провел тут в охоте за голубями. Когда те присаживались на окно, грелись на солнце, и даже не подозревая, что там, из полумрака окна, два горящих глаза уже вцепились в их нежную шею. Что, подобрав лапы под брюхо, вытянув хвост, чуть поведя ушами он нацелился, миг и его когти уже пронзают, как крючьями мягкое тело.
Как заходилось сердце! До судорог в лапах, когда по весне, вся внутренняя его кошачья сущность не могла оставаться удовлетворенной, рвалась на подвиги, уводя от теплого местечка, на поиски того запаха, что напрочь отбивал аппетит и желание поспать. Хотя, это случалось и не только весной, и даже в более приятное время года.
За окном прошуршала машина, выдернув его из лап дремы. Чуть приподняв голову, он огляделся. Прямо на подоконнике, тут за стеклом сидела голубица, и не соображая своей пустой башкой ничего, не замечая, что вот тут, всего в паре десятков сантиметров лежит он – гроза голубей, - чистила свои перышки. От возмущения он даже хотел мяукнуть, но, посмотрев на свой живот, на вытянутые лапы, решительно передумал.
Уже почти год, как он не поднимался на чердак, да и с подоконника ему самому было уже давно не спрыгнуть. Он лежал и жмурился от яркого солнца, впадая в свои воспоминания. Смотрел сквозь тройное стекло на этот живой мир и то ли стон, то ли порыв души, периодически, выскакивал из его нервно приоткрывающегося рта…