Всегда в платке, с немытой чёлкою,
Всегда с улыбкой до ушей…
Её у нас считали чокнутой
Все, исключая малышей.
А мы, мальцы полуголодные
(Ещё войне не вышел срок),
Украдкой — дело уголовное! —
Несли ей кто что стибрить смог:
Сухарь, дуранду иль картошину,
Щепотку соли со стола.
Несли из жалости, непрошенно,
Чтоб вдруг она не умерла.
При нас на раз съедала всё она,
От благодарности в слезах,
И сразу делалась весёлою,
Преображалась на глазах.
И начинала «отрабатывать»
Свою нежданную еду:
«Ну, а тепериче, ребята, вам
Я «Светит месяц» заведу!»
И заводила — вот потеха-то! —
И нам давала завести
Дограммофонную ту технику,
Какой уж не приобрести.
Тяжёлый, с дырочками, с точками,
Старинной бронзы жёлтый диск
Рождал, встречаясь с молоточками,
И звон, и треск, и скрип, и свист.
Быстрее, громче, тише, медленней,
Стройней, звучней за разом раз
Носилось в комнате без мебели
И завораживало нас.
«Ну, а тепериче, ребята, вам
Я нарисую про войну…»
И продолжала «отрабатывать»
Свою еду, сглотнув слюну.
Воображению художницы
И вправду не было границ.
Вот распростёртый, будто ножницы,
Лежит огромный мёртвый фриц.
А вот повешенные фрицами
Старик и женщина. А тут —
С сумой, с зарёванными лицами
Детишки по миру идут.
Там — в краснозвёздных шлемах конники
Несутся, шашки — наголо.
И вновь — покойники, покойники,
Всё — фрицы, наших — никого!
Не сохранились те «баталии»
Ни у меня, ни у друзей,
А то бы мы, конечно, сдали их,
И их бы приняли в музей.
«Ну, а тепериче, ребята, вам,
Хотите – песенку спою?..»
Ей было в радость «отрабатывать»
Еду случайную свою.
Мы были с нею, как с девчонкою,
Почти на равных по уму,
Но мы — хитрей:
О дружбе с Чокнутой
Не говорили никому.
Всё было тайной: ум расстроенный,
Быт неустроенный её,
Сам дом, без окон, недостроенный,
Так непохожий на жильё.
Из зим голодных самой лютою
Послевоенная была,
И в мае мы простились с Людкою,
Что вдруг на печке умерла.
Не вдруг… Не вдруг!
Уж мы-то поняли:
Не вдруг случилось это здесь,
А из-за нас: мы вдруг не вспомнили,
Что Людка… Людка хочет есть.
О эти запахи упорные —
Замри, вошедший, не дыхни! —
Так пахнут морги и уборные,
Когда запущены они.
Не надрывались трубы медные,
Не проливала слёз родня,
Взгрустнули только зэки бледные,
В овраге Людку хороня.
Да два работника милиции,
Что не спускали с зэков глаз.
Да мы, с зарёванными лицами,
Что твёрдо знали: из-за нас…
1985