МУЗЕЙ ПАМЯТИ
( 23 свечи)
В кладовке пыль и дальний писк…
От старой книги пахнет тушью…
Там Мандельштам, как василиск,
Закинул голову петушью.
И Пастернак с оленьим ртом
И семидневными глазами,
За ним - бессонницы гуртом
И пригородные вокзалы.
А Заболоцкого очки
Мерцают чинно и спокойно,
И строчек точные смычки
Судьбы касаются невольно.
И Лермонтов, пророк обид,
Апостол гордых и спешащих
Забыть - убить - забыл - убит -
Как дважды два крыла горящих
И Пушкин, нервный и простой,
Мирской святой и ясный грешник,
Стоящий кротко пред судьбой
И сплевывающий черешни.
Анчаров - клоун и трубач
Космической эпохи,
Меняющий на хохот плач,
На вдохновенье - вздохи.
И нежный Франсуа Вийон,
Запекшийся багровой коркой
Под лицемерно - медный звон, -
Рубец веков, мирской и горький.
Да Горький - нежность босяков,
Прикрытая черствинкой боли.
Как племена без вожаков
Так день без солнца, хлеб без соли.
Нахал и нежность, бунт и бой -
О, Маяковский, горло с кровью.
Прикрывший ненависть собой
И поплатившийся любовью.
Есенин с ликом словно плес,
Любимец баб и птичий лекарь,
В краю непуганых берез
Пронзенный черным человеком.
Некрасов. Торные пути
Железной сдавлены дорогой.
И к Правде снова не пройти
Руси неспешной и убогой…
И. Бунин, резкий и цветной,
Как резеда при свете вспышки.
С луной, собакой и женой
Испивший боль не понаслышке...
Набоков, хрупкий и цветной,
Как витражи в соборе сером,
Не побоявшийся спиной
Встать к дрессированным химерам.
Тарковский, древняя гроза.
И корни света - оправданье…
Души больная бирюза,
Пересиявшая страданье!
И Шпаликов, дорожный князь
И постоялец улиц пыльных,
Писал, трезвея и смеясь,
Стихи на лбах автомобильных.
И Андерсен, - как "Львиный зев",
Расцветший меж канав и книжек,
Читавший сказки нараспев
И потешавший ребятишек.
И Льюис Кэролл, пуританин,
Фотограф голеньких детей,
Профессор логики и тайны,
Философ шахмат и страстей.
Я. Гашек, чей "тупой двойник"
Истыкан остриями славы.
О, браво Швейку, чей язык
Безукоризненно корявый!
И Саша Черный в белом фраке,
С вишневой трубкою в зубах,
Дверь отворяющий собаке
С грустинкой в преданных глазах.
Насмешник добрый Алан Милн,
Чей Винни-Пух во всей красе
Ведет в лукавый мудрый мир,
Где чуть наивны все-все-все…
Зовущий всех нас наконец
Понять, что мы не так уж плохи -
Жванецкий, ерник и мудрец,
И кухонный Эзоп эпохи.
Гриневский - мрачный господин,
(На многих фото - даже слишком),
Ну а в душе - бродяга Грин,
Поэт, философ и мальчишка…
Негромкий голос, тихий звон…
О, Окуджава, брат Арбата,
Я верю - после похорон
Ты начал путь в Апрель, обратно.
Земля все так же далеко…
К дверям открытым нет отмычки…
И земляное молоко
Горчит, как прежде, с непривычки.
Поставлю свечи тем, кто дорог,
Кто жив, кто вечно будет жить!
Простите, что мой стих так долог,
Что не про всех сумел сложить
Слова признательности тихой.
Что, может, резок был слегка -
Поверьте, это не от лиха -
Лишь оперенная рука
Догадывается, кто ей водит…
Кто молится и кто колдует,
Когда строка течет легко?!
И лишь ханжа трусливо дует
На земляное молоко…