Все смешалось в доме маклера Кошкина. Четыре года он сдавал меблированные комнаты внаем, но такого столпотворения горожан всех рангов и состояний припомнить не мог.
На первом этаже предприниматель Шарашкин открыл свою контору. В новом кафтане от портного Тришкина, этот любимец власть имущих, восседал за массивным дубовым столом и принимал поздравления. Время от времени, Шарашкин с удовольствием останавливал взгляд на лицензии, висевшей на стене в позолоченной рамке. Сия грамота, за подписью градоначальника Филькина, давала ему эксклюзивные права на строительство и эксплуатацию стоянок для ямщицких упряжек, извозчичьих бричек и помещичьих экипажей. Шарашкин раз за разом прокручивал в голове комбинацию, с помощью которой, он так ловко обстряпал дельце, оставив с носом ушлого конкурента Гулькина.
На втором этаже дома, разжалованный в коллежские асессоры, господин Юрьев справлял свой день рождения. Столпившиеся в коридоре бабушки не были допущены в банкетный зал, где гостям подавали уху – фирменное блюдо повара Демьянова. Но, довольствуясь объедками со стола именинника, бабушки наперебой славили своего благодетеля, который им не то обещал помочь, не то, в самом деле, чем-то помог.
Третьим этажом заведовал сутенер Зойкин. Свою квартиру он давно превратил в бордель. Среди посетителей заведения был замечен человек, похожий на председателя земского суда Шемякина. Каждые полчаса оттуда посылали за шампанским. Кто-то беспрерывно бренчал на расстроенном рояле, по комнатам разносился дикий нечеловеческий хохот.
От какофонии звуков, мелькания лиц и положений, маклеру Кошкину стало вдруг невыносимо грустно. Он что-то написал на клочке бумаги, достал из ящика стола пистолет и застрелился…
Через два дня, согласно предсмертной записке, в Москве был арестован известный литератор Владимир Иванович Даль.