Людмила Колодяжная
Из Новых стихотворений
***
Редкий дым из труб
Ветхий запах хлеба
Облако-верблюд
Тихо тащит небо
Звездною мукой
Нагружает торбу
Ангел – и легко
Прицепляет к горбу
Видно нелегка
Вечности поклажа
Видно далека
Ангельская стража
Так и мы с трудом
Рвемся к звездной стуже –
Жизнь лежит горбом
На душе – верблюжьим…
***
Когда-нибудь станут несносны
для слуха земного для взгляда
и эти шумящие сосны,
встающие как преграда,
на чьем-то чужом побережье –
укором растут и корою
укрыты как шелком, поспешно…
А я - каким шелком покрою,
каким – беззащитность страницы,
какою соленою влагой –
страницы, что вдруг распрямится,
раскинется белым флагом,
последней приметой сраженья,
зажженной над бедной судьбою,
когда признаешь пораженье
и жизни сдаешься без боя…
***
А твоя калиточка
в Рай – росой залита,
путь строки – как ниточка,
веточка молитвы
привита на дереве
– скоро листья брызнут –
вот и нам доверена
ветка с древа жизни,
вот и нам отпущена
капля вечных соков,
лишь бы в райской куще той
древо не засохло.
Здесь – строка проложена
ниткой тоньше волоса,
там – она продолжена
чьим-то вечным голосом.
Жизни крона-сеточка
облаком венчается,
но молитвы веточка
в ней – твоя – качается…
***
В каждом дереве прячется пенье птиц,
Я иду по лезвию – тоньше волоса,
Предо мною шорох пустых страниц,
Хор чужих голосов – твоего нет голоса.
Как земной с тобою начать разговор,
Если до сих пор – нездешний не кончен,
У последней двери сорван затвор,
Ветра плач, словно ключ к язычку колокольчика.
Здесь вечерний туман надо мною сед,
Но лучей сквозь него пробиваются брызги,
И в стихах обрывки наших бесед,
И предвечный свет над свечным огрызком…
Потому – чуть меньше грызет тоска
В новой жизни, что – на мою похожа…
Как узнать мне – сколько осталось песка,
Что бежит до часа последней дрожи?
Пробуждая шорох пустых страниц,
Где строка , как лезвие – тоньше волоса,
В каждом дереве прячется пенье птиц,
Хор чужих голосов – твоего нет голоса…
***
Непрошенно в комнату входит весна,
внося перекличку вернувшихся птиц,
из комнат уходит твоя тишина,
робеет душа и склоняется ниц.
Пусть голос забыт мой, но он не поник,
былинкой качнется на чьей-то тропе,
пробьется в строке, залетевшей в дневник,
где я вспоминаю еще о тебе.
Сплетенье ветвей, как спасающий круг,
чтоб взгляд не тонул мой в твоих небесах,
весной – размывает смятение рук –
капели – еще ледяная роса.
Мелькнувшей строки остывающий след
проталиной станет на чьей-то тропе,
внимая весне, принимаю запрет,
ни слова не бросив в дневник о тебе.
Весны принимаю спасающий взгляд...
Но зреет мимозная сыпь в хрустале –
Дежурная дань, утешающий яд,
стрелою луча в наступающей мгле...
***
На призыв моих слов не молчи –
от весенней горячки-хворобы
пусть в очах твоих чахнут сугробы,
и растут Благой вестью лучи.
Ты слова не гони мои прочь,
пусть ладони к ладоням склонятся,
пусть сплетутся, чтоб вместе скитаться
в лабиринтах оставленных рощ –
без тропы, наугад, поперек,
где стволы от прохлады устали,
где в глазах ледянистых проталин
отражается вечность как Бог.
Чтоб в просторах святой пустоты,
Там, где тени ничьи не ступали,
чтоб у нас на глазах проступали
нашей будущей жизни черты.
Ее образ над нами горит
На святом, но пустом еще месте,
где мы вместе скитаемся, вместе,
разгадав талых троп лабиринт…
***
Вновь – пенье птиц и входит в дом весна
в те комнаты, что синевой одеты,
и зимняя уходит тишина,
как песня, что осталась недопетой.
Любая фраза виснет, как вопрос,
тот, на который ты не дашь ответа…
в великой тишине – Великий пост
растет свечой, негаснущей от ветра.
Я мою окна, жду пасхальных дней,
Лучи сжигают серую невзрачность
сугробов, и становится видней
весны первоначальная прозрачность,
которая укроется листвой,
припудрится горячей летней пылью –
она заглушит прежний голос твой
войдя пробелом в наши сны и были…
***
Воду превращающий в вино –
преврати мои молитвы в слезы,
чтобы я склонилась, как береза,
пред Тобой, как прежде, как давно.
Ведь склоненье – это знак любви,
без которой жизнь одна морока…
Пастырь, обитающий высоко,
Голосом высоким позови.
Выпрямляющий мои пути –
Ты, меня склонивший над страницей,
разреши мне пред Тобой склониться,
и молитвы в слезы преврати.
Возврати любви склоненья знак –
без любви не жизнь, одна морока –
Пастырь, обитающий высоко,
Возвративший влаге вкус вина…
*** К Благовещению
Лучей летучие спицы
нанижут дрожанье капели
в последний день первой седмицы,
в день северного апреля,
когда календарный квадратик,
недаром, сияньем отмечен,
день этот– не числам кратен,
а дальним пределам вечности.
И в каждом доме, где верят,
в последний день первой недели
распахнуты окна и двери –
для шелеста крыльев апреля,
когда приглушаются звуки
другие, иные напевы…
В день этот сложены руки
с молитвою перед Девой…
*** Эта сказка – про Дюймовочку
Началась строка-веревочка.
Эта сказка – про Дюймовочку.
Родилась она в цветочке,
Только в дюйм была росточком
И спала на лепесточке.
Утащили ее ночкой
Жаба с жабою-сыночком.
Стала жизнь казаться зыбкой,
И спасли ее две рыбки –
Хвостиками, плавниками…
Но, отвергнута жуками,
Провела в лесу всё лето –
В травки, в листики одета.
И, покорна Божьей воле,
Зиму прожила в неволе –
В чистом поле, под пригорком,
Под землёю, в мышьей норке…
Пусть и крошка-невеличка,
Но спасла от смерти птичку.
Зиму переждав и вьюгу,
Полетели они к Югу.
Там она – в воздушном шлейфе
Стала королевой эльфов.
Пусть лишь в дюйм, но нет печали –
Лишь бы крылья над плечами…
Эта сказка – про Дюймовочку.
Здесь конец строке-веревочке.
***
Ко мне ты не воротишься, ну что ж –
дом одиночеством, как выстрелом, разбужен,
пусть голос двери перейдет на дрожь,
круг жизни – до страницы поля сужен.
Над этим полем льется тишина –
она у нас еще зовется Богом –
здесь тает снег, здесь царствует весна,
растет строка, как новая дорога.
Разрежен воздух – все же можно жить,
из слов – нелепых всё же – лепишь фразы,
и продолжаешь белый свет любить,
и этой жизнью – Богу ты обязан.
И разгоняешь над страницей тьму,
и смерти говоришь: "Твое – где жало?"
Мы в Рай идем всегда по одному,
какая б нас рука не провожала.
Слова в тетрадь роняешь не спеша,
они растут, как зёрна откровений,
кому-то снова говорит душа –
как хорошо, что в жизни – перемены...
Апрель неверный. Вербы первой дрожь,
весенний сок, березы ствол надпилен...
Ко мне ты не воротишься, ну что ж –
но до небес круг бытия расширен...
***
я в тишине иду к тебе
верней на голос твой по слуху
проложенный в моей судьбе
твой путь уже подобен кругу
по кругу этому иду
как будто созданный впервые
передо мною на виду
твой мир упал на мостовые
впервые птицы здесь поют
весну на ветки призывая
и сколь б не прошло минут
твой мир почти не узнаваем
и этот старый белый свет
как будто вновь меня встревожил
прочитан заново Завет
как будто ты его продолжил
мой мир твоим преображен
я забываю сны и беды
мой мир тобою побежден
и только в том моя победа
*** К Страстной неделе
Пушистая вербная веточка
брошена брешью-границей
на календарную сеточку –
перед Страстной седмицей.
Склоняется Магдалиною
душа в покаянии страстном,
молитвы бегут лавиною,
как миро из алавастра.
На леонардовой Трапезе
вечные краски не сохнут,
звезды – свидетели праздные,
плачут лучами на окнах.
На Вечери Тайной, где сужен
учеников круг верный,
земной завершается ужин –
небесным причастием первым.
Еще вспоминается чудо –
на брачном пиршестве в Кане...
Но держит уже Иуда
в душе – предательства камень.
И льется молитвы дорога,
к Масличной ведущая чаще,
где Сын вечный – просит у Бога
о том, чтобы минула чаша.
На календарную сеточку,
перед Страстной седмицей,
пушистая вербная веточка
брошена брешью-границей...
***
"И если бы земля могла, она бы Пасху проспала
под чтение Псалтыри…" Борис Пастернак
Нас песнь Давидова влекла,
Единственная в мире,
И близилась ночная мгла,
Но из лампадного угла
Полоска света пролегла,
И абрис вечного крыла
Качнулся над Псалтырью.
Краюха райского тепла
Обломком лунным светит
Над той рекою, где ветла
Ветвями клонится, светла,
В потоки первого псалма
Сквозь три тысячелетья.
И ветер бьет в колокола,
Звук – тишины предтеча
Вольется в сердце, как игла,
Лишая дара речи.
И ветер, тишины лишен,
Перебирает чётки
Дрожащих почек… Льется звон
В церковные решетки.
И гулом вечности объят
Свод, завершенный строго
Крылами ангелов, чей ряд
Оплакивает Бога.
Толпа молящихся стоит
И долгой вереницей
Сквозь дым кадил и плач молитв
Подходит к Плащанице.
И от рассвета до зари
Природа плачет вдосталь –
Залиты грустью пустыри,
Читается Апостол…
Вослед за звуком – Тишина
Приходит в час весенний…
Смерть Тишиной побеждена
В Святое Воскресенье…
***
Любая ткань натянута непрочно,
кроме холста небесного в окне,
когда он стынет чистой звездной ночью,
служа частицей утешенья мне,
когда часы медлительны разлуки,
когда ключа случайный поворот
прозрачные напоминает звуки,
и кажется, что тень твоя войдет
и подойдет, как прежде, молчаливо
к затянутому тишиной окну,
потом вернется, чтобы в миг счастливый
соединились тени две – в одну,
потом пройдет сквозь замкнутые двери,
вручая дом рассветной пустоте,
мне не сказав: зачем же Бог доверил
любовь теням ночным и темноте,
зачем любовь – заре сестра чужая,
зачем венчает тени только ночь,
земной обряд как таинство свершая?
Пусть, тень твоя всегда уходит прочь,
но сон любви всегда превыше яви,
и сколько б ни минуло лет и дней
игра любви всегда идет без правил
в квадратах, созданных игрой огней…
***
Страница – белый лепесток
цветка Единой Книги,
строки случайный завиток
хранишь ты, как вериги.
бумажная прозрачна плоть,
но не страшна ей тяжесть.
Так отчего душа, Господь,
слабей, чем лист бумажный?
ее ты клонишь как ветлу
над той речной излукой,
где дух трепещет на ветру,
рожденном Святым Духом.
душа моя – Твой лепесток,
Господь, – впечатан в глину
моей судьбы той горсткой строк –
из книги книг Единой.
*** Суламифь
какою былью превзойти
то что сулит нам миф –
запретны древние пути –
там царь и суламифь
сердец горящие угли
огонь бежит в крови
там где они изнемогли
от зноя и любви
там где ночная тишина
Царю открыла дверь
Где слаще мирра и вина
Ерусалима дщерь
Запретно все что было встарь
Там от любви смугла
Пастушка спит и рядом Царь
И мглы ночной крыла…
***
Как на ладони – вся жизнь на виду,
путь ясен – как дважды два.
на Запад Солнца с тобой пройду
я, может быть – поприща два.
И я не замечу в твоих глазах
соринки, они чисты –
ведь были омыты в моих слезах,
когда мы сжигали мосты.
Брат мой, нет нам пути назад,
потерян прежний покой,
лишь потому, что до райских врат
осталось – подать рукой.
Только прошу тебя, не спеши,
пусть будет далек горизонт…
Свете Тихий моей души,
Идем мы – на Вечный зов…
***
Прозрачен как лоза
строфы моей виток,
чтоб ангела слеза
дала строке исток.
Как волны на песке,
день минувший затих,
к единственной строке
прибит волною стих,
чтоб облаком взойти,
далеким как мираж,
чтобы признести
в молитве – "Отче наш…".
По жизненной тропе
то свет летит, то тень,
молитвою к Тебе –
оправдан этот день…
*** "Пусть цвет небес вберет река,
что жизнью на земле зовется"
Иных времен вплетен язык
в ночное русло старой песни,
пусть станет незаметен стык
там, где подкова гнется перстнем,
лучом пригвождена к вратам,
что далеки от двери дома…
Простим наветчикам, врагам,
подняв дорожный груз котомок.
Пусть цвет небес вберет река,
что жизнью на земле зовется,
в путь нас проводят облака,
звезда, что светит нам в колодце.
Она не гаснет даже днем,
и мы идем на свет влекущий,
спасаясь медленным огнем,
для нас из глубины идущим.
Что нам – земная клевета? –
она спадает шелухою,
сжигает злую речь звезда,
пробив Рождественскую хвою.
К полуночи – дом дальний чист,
там на дверях подкова стынет…
Старинной песни путь кремнист,
и внемлет Божеству – пустыня.
Канун дня святого Георгия
***
Давно потерян посошок,
мы от пути с тобой устали,
и стали недоступны дали,
как Бог, от тьмы свет отделяя,
как Бог скажи мне – хорошо!
Дороги-дрогнули-пути –
меня мой ангел сторонится,
и значит снова мне склониться
над Книгой книг, но до страницы
мне дальше первой – не пойти.
Того что было не стереть,
но подари глоток свободы,
и пусть над нами дрогнут своды,
пусть в океаны хлынут воды,
и оживет земная твердь,
раскинь простор из серебра,
лишь словом тьму отодвигая,
твори, твори, не уставая,
как будто снова создавая
меня из своего ребра…
*** Тобою созданный оазис
Всегда и прежде, присно, ныне
я не ищу с тобою встреч,
но комнаты моей пустыню
одной так трудно пересечь.
До горизонта – пусто, голо,
кругом лишь ангелов следы,
жару лишь твой сменяет холод,
и нет глотка живой воды.
Но в глиняной темнеет вазе
тобой оставленный цветок,
тобою созданный оазис
и жизни будущей исток.
Над ним бежит холодный воздух,
и здесь не верится беде,
здесь – передышка, краткий отдых
перед дорогою – к тебе…
***
Беги строка туда, где дней итог
в грядущие врастает времена,
где формулой любви, я верю, Бог
уже скрепляет наши имена –
лучом ее он чертит на песке,
строку скрепляет горькая вода,
вот потому рука моя в руке
твоей, как в колыбели – навсегда.
За знаком равенства другой предел,
где помним мы – крепка любовь как смерть,
в руке Творца еще крошится мел,
но все удержит грифельная твердь,
ведь ей знаком любой земной язык,
и тот которым вечность говорит,
еще к нему наш голос не привык,
но звук его уже в крови горит…
*** Дон Кихот
Нельзя к тебе приближаться,
Мой Дон Кихот отважный,
Пока ты уходишь сражаться
С мельницами бумажными,
Пока ты уходишь святыми
Путями, презрев пророчества,
Мне оставляя пустыню
Гордого одиночества.
Не буду тебе помехой,
Мой ангел, закованный в латы,
Пусть дни мои станут прорехой,
Для коей не сыщешь заплаты.
Твой подвиг не будет обманчив,
И кем-то еще повторится,
Мой Дон Кихот из Ламанчи,
Печального образа рыцарь.
Быть может, тебя не ст’ою –
Лишь тень на дороге светлой,
Но путь твой укрою листвою,
Побегами пальмовых веток.
Пишу и стереть не смею
Капли прощального воска…
Твоя навсегда Дульсинея –
Помнишь еще? – из Тобосска…
***
Об этом пишутся тома –
о тайных прихотях природы...
В окно глядят на нас дома,
а мы плывем по переходам
небесным, в миг сойдя с ума,
как луч, что мечется за шторой,
как речи в неурочный час,
как птицы в поисках простора,
как стрелки, друг за другом мчась.
Как дети Ветхого Завета,
мы эту роль должны сыграть
лишь с благодарностью ответа,
но до конца – теряя силы,
чтоб знать, что это было, было,
чтоб после жизни – вспоминать
с той достоверностью, как плыл
и надо мной и над тобою
тот луч, подаренный судьбою,
что ранний свет над нами свил...
С тобой – молчу, лечу, горю,
вознесена тем ураганом
движений, может быть, нежданных
среди невзгоды постоянной,
но я за это не корю
тебя, а лишь – благодарю…
***
Твой голос вился бечевой,
вослед, теряя силы,
я словно в короб лучевой
в твой вечный дом входила…
Не знаю что меня влекло
в ту крошечную залу –
пространство было так мал’о,
что время исчезало,
что в этой комнате простой,
где затерялся вечер,
в углах, везде, за пустотой
вдруг проступала вечность.
Я сразу попадала в плен
другой судьбы запретной –
она росла из крепких стен,
из черт и лиц портретных,
она лучилась из икон,
из их суровой вязи,
как будто наших-тех времен
не распадались связи,
там стрелки медленно назад
часы и дни вращали,
и нас в адамо-древний Сад,
в день первый возвращали,
и там, среди ветвей живых,
тебе и мне казалось,
что жизни шум еще не стих,
что жизнь – лишь начиналась…
***
Окружи молитвой-тишиною,
чтобы время замедляло бег,
чтобы я могла, подобно Ною,
в бедном доме выстроить Ковчег,
Окружи меня молитвой, чтобы
по тропе бежала я на склон,
чтобы с высоты услышать шепот
риз резных, спадающих с икон.
Для молитвы нужно слов так мало,
речи медленной прозрачна ткань,
словно вовсе не существовала
между небом и землею грань.
Окружи меня той тканью млечной,
той несбыточной моей мечтой,
чтобы вместо речи человечьей
я твой шепот слышала святой.
Окружи меня молитвой, чтобы
речи те, что были далеки,
стали близки, словно тихий шепот
вечности – вдоль времени-реки.
Чтобы слово падало на губы
и слетало, словно лепесток,
с высоты, где ангельские трубы
песни каждой создают исток…
* * *
"Она волной судьбы со дна
была к нему прибита…" Борис Пастернак.
Казалось мы идем ко дну –
волной – изгибы тела…
и кроме Бога – никому
еще до нас нет дела.
Был – край земли, иль жизни край?
и нет ему названья…
Но нас уже сжигал тот рай
и тот огонь незнанья.
Был это шепот, или крик,
дар речи? – мы не знали,
ручные звери наш язык
без слов воспринимали.
Но облетал притихший сад,
как будто бы и не был,
как будто не было преград
между землей и небом,
и в звездную летела тьму,
вся в лепестках дорога –
там мы, не нужны никому,
кроме себя и Бога…
***
"Прошу прощения за этот вечер…"
Томас Элиот "Вечерний прием"
Мысли где-то кружатся роем,
Потеряв направленье полета.
Я слежу за судьбою героев
в пьесе Томаса Элиота.
Мне не нужно идти на свидание,
жизни круг – до страницы сужен.
Я играю в пьесу с названием,
что-то вроде – "Вечерний ужин".
Так просты сегодня движения –
перелистываю страницы,
узнаю в чужом отражении
свою жизнь – словно нет границы.
Я читаю и днем и ночью –
хорошо, что луна мне светит….
Это – пьеса об одиночестве
самых близких людей на свете.
Вслед чужим мои мысли летают,
я слежу за сюжетом неясным,
где герои странно мечтают
О какой-то смерти прекрасной.
Мысли кружатся где-то роем.
потеряв направленье полета…
Жаль – тебя нет среди героев
в пьесе Томаса Элиота…
* * *
Здесь украшена комната вазою,
словно фразы, в ней вьются цветы,
разве то, что здесь жизнию названо,
вдруг исчезнет у дальней черты?
Распадется хрусталь на осколки,
кроме нас - кто сумеет собрать?
Смертной хвои коротки иголки,
но по ним слишком больно ступать.
На страницы рассыпятся книги –
не успели мы их прочитать,
строк старинных витые вериги
нам сумели судьбу нагадать.
Эта комната вазой украшена,
лепестков опадает прибой,
кем же жизнь моя будет погашена,
жизнь, зажжённая только тобой?
Нас дарили небесною манной,
и казалось, что так – на века...
Впереди кроткий путь Гефсимана,
хорошо, что тропа – коротка...
* * *
"Перстами, легкими, как сон..." Пушкин
Мне бессонница перстами,
теми, что как сон легки,
наводила под глазами
лун пророческих круги.
Мне луча вошел осколок
в сердце... Как его сберечь?
Лучше – мне в ночи глаголом
грубый лист бумаги жечь,
чтоб пришел ты пред грозою
в час ночной, в далекий Град,
дом покинув, где лозою
вьется дольний виноград,
чтоб среди бессонной ночи –
Гордый – ты склонился ниц...
Я потупила бы очи,
вняв молчанью вещих птиц,
чтоб сказал ты: "Дорогая,
мы сошлись: огонь и лёд,
чтобы слушать содроганье
неба, ангелов полёт..."
Так спасалась я мечтами,
мысли были далеки,
наводила мне перстами
ночь – бессонные круги...
***
Просыпаться на расвете,
в час, когда приходит весть
с птичьим пеньем – что на свете
ты, мой ангел где-то есть.
Где-то там, в плену далеком –
к стенам льнет иная тишь,
и рассвет плывет сквозь окна –
знаю, ты ко мне летишь.
Пусть судьбы рисунок сложен,
неразборчив в тишине,
ты, мой сокол, заню, тоже
вспоминаешь обо мне.
Не единым живы хлебом...
На земле разлучены,
наши узы зыбким небом,
может, все же сплетены.
Облака висят полого
над тобой и надо мной –
знаю, что в пространстве Бога
на равнине мы одной...
КОЛОМЕНСКОЕ
***
Как хорошо, что куда-нибудь
можно бежать, торопиться,
пусть по землей, где проложен путь
в Коломенское, в Царицыно...
Как хорошо, что можно, спеша,
вдруг раствориться бесследно...
Так всегда убегает душа
в аду – по орфееву следу.
Как хорошо, что есть крутизна
оврагов, холмов безлюдных,
где отрезает нас тишина
от непроглядных будней.
Как хорошо, что шаги легки,
сброшено жизни бремя,
и с высоты все изгибы реки
видны – текущей, как время.
Там – так медленно наплывал
воздух медовой отравой,
там – ты медленно перечислял
названья июльским травам.
Долго будет шелест-прибой
в памяти петь, кружиться –
мальва, пустырник и зверобой,
мята, полынь, медуница...
Как хорошо, что когда-нибудь
можно, печаль развеяв,
словно душа, устремляться в путь
ввысь, по следу орфееву.
***
Я хотела склониться бы ивою,
чтоб коснуться ветвями земли
над коломенским тем обрывом…
Ты меня различил бы вдали,
моего не узнавши облика,
веху, вставшую на пути,
ты подумал бы: это – облако,
как же мне сквозь него пройти,
очертаний его не разрушив,
чтоб осталось оно серебрясь –
так душа проходит сквозь душу,
если есть меж душами связь –
чтоб летело оно над обрывом,
где плывет колокольный звон,
чтоб казалось склоненною ивой,
отраженной в реке времен…
***
Дрожащий ветер к нам доносит свежий
недвижных яблонь первый аромат,
дыханье ветра лепесток подрежет –
он в землю ляжет, словно райский клад.
Знакомый путь – он пройден без запинки,
изранит холм – коломенский овраг,
туда уже спускаются тропинки,
ползет с деревьев ночью древний мрак.
Безлюден сад в день будний, в день весенний,
нас кружит лепестковая метель,
в даль уводя, где церкви Вознесенья
шатер взлетает, словно жизни цель…
"Гибельное благо…"
Природа как зверек домашний –
от ласки никуда не деться,
но одиночеством всегдашним
она полна, как мое сердце,
в тот час, когда мы осторожно
бродили по пустынным тропкам,
к нам льнули травы придорожные,
застенчиво, как дети, робко.
Мы шли, уже покинув стены,
где счастье только обещалось
в полдневный час, где неизменно
разлукой – встреча завершалась.
Как птицы, вырвавшись из клети,
мы линией полета ткали
натянутые нити сети
лучей, что к ночи исчезали.
Мы шли, забыв себя вчерашних,
почти друг к другу безразличны,
шли – каждый в свой приют домашний,
постылый но навек привычный.
Мы шли, прислушиваясь к шагу,
почти глухому в бездорожье,
шли зная – гибельное благо
нам на земле всего дороже.
***
Листьям падать не больно, потому что в конце сентября
высыхает в деревьях влага летнего блага,
и страница слетает беззвучно, потому что, уже говоря
откровенно, даль пуста и желтеет бумага.
Суд недолгий, прошу тебя, только молчаньем верши,
всё, что здесь совершалось, свершилось для нас обоих,
и теперь витает под сводом деревьев в тиши
вязью веток строя - про нас - октоих.
Мне б хотелось однажды воздушно сказать тебе "Ты...",
где-нибудь в нищете, в пустоте бескрайней,
но в сплетении трав вдруг проступят черты,
я узнаю тебя в бездорожье, в проулках рая.
Денно-нощно, где-то к исходу дней,
в городке том, где хвоя над каждой дверью,
в перспектике обратной становится все ясней –
что такое жизнь? Это чаща, в которой чаще – потери...
***
"Давид был призван во дворец, и когда он приходил и играл на гуслях,
тогда Саулу становилось отраднее и лучше, и злой дух отступал от него.
Первая Книга Царств"
Не надо других лекарств -
песни святая водица -
Первая Книга Царств,
тысячная страница.
О том, что свершалось встарь,
строки с Небес сходили -
"Разве Саул, наш царь,
пророк?" - там говорили...
Отрок-Давид подул
в свирель... И развеселился,
от зла отошел Саул -
отроком царь пленился.
Там - играет Давид -
на гуслях, свирели, лире...
Саул не помнит обид,
волны веселья в мире.
И высыхает исток
варварства и коварства,
музыки крепнет росток -
Древом Первого Царства.
И уходит печаль
из Саулова сердца -
в тысячелетнюю даль
музыки псалмопевца.
Не надо других лекарств -
из слов вырастает кладка
строк Первой Книги Царств...
Голоса вьется закладка.
*** Заблудившийся трамвай
Твой заблудившийся трамвай
не числится в московских рейсах,
но ты мне шепчешь: "Не срывай
цветов, пока идешь по рельсам,
запутавшимся в тишине –
пути кончаются обрывом –
покуда ты идешь ко мне,
пусть длится жизни тот отрывок,
написанный твоей рукой
когда-то мне – неровен почерк –
пока стошь ты над рекой,
о, пусть она сверкнет, как прочерк,
пока стоишь на крутизне,
паломница воздушных рейсов,
покуда ты идешь ко мне
по травам, спутанным, как рельсы.
Ты шепчешь мне: "Не забывай,
тебя по свету ангел водит...
Мой Заблудившийся трамвай