Диспансер. Коридор. Банкетки. Я, уже второй час ожидающий своего доктора. На противоположной стене висят какие-то идиотские фотографии, по-видимому, призванные убедить пациента в том, что он действительно болен. Болен глухо, тяжко и безнадежно.
Так, на одной из них красуется отрубленная лошадиная голова с запекшейся кровью, выпученными глазами, торчащими гнилыми зубами и вытекающей из пасти пеной. Называется это безобразие «Ретивое». Чувствуется здесь явный крен в сторону мифологии, хотя никак не вспоминается, в каком именно мифе фигурировала отрубленная – и даже не отрубленная, а оторванная – конская башка.
Да-а, видать при жизни конь кому-то сильно насолил, раз его этак вот раскорячило…
Прошло еще полчаса, - в коридоре показался доктор Кафельщиков. Через пять минут я уже сижу в кресле, разглядывая массивные серебряные перстни на его пальцах.
- Ну-с, на что жалуемся? – затянул свою традиционную наркологическую песнь песней док.
- Ну… Прежде всего, на картинки у вас в коридоре…
- И чем же они вам так досадили?
- А вы считаете нормальным вешать на стену наркологического диспансера оторванную конскую голову? Впрочем… Знаете, если объективно – лично я считаю это нормальным. Вот только интенция человека, разместившего голову на стене мне не ясна. Так, может, вы откроете?
- Охотно. Специфика постструктуралистского понимания… Кхмм… специфика постструктуралистского понимания языкового сознания заключается в том, что ему придается характер обезличивающей силы на том основании, что в потоке неструктурируемой информации, потока то есть, информации вышеупомянутой... впрочем, это уже... мнда… и это совершенно противоположно тому, что именно: дизъюнкция контекста может оказаться поводом для несхожих философских инвестиций. Демифологизация сакрального жеста «осуществления» сущего... Вот... Эта рекреация просраченного под над к протобытию целого вкупе с так, как нужен был и вот – минимум и так уж два, что данная апологема борко всех в приволжский почтово-краеведческий контекст сракчущих это под на вкупе с так и с так вот так в момент мировой истерии… Вот. Так на что жалуетесь?
Помолчали...
- Да вот, доктор, пять лет как завязал, а тут снова сорвался…
- Можете не продолжать. Есть у меня очень хорошее лекарство. Правда, дорогое… Но очень, очень хорошее, просто замечательное. Датчане начали в прошлом квартале делать…
- И что же в нем такого замечательного?
- Ну вот, допустим, вчера в 10 утра вы выпили четыре двухсотых трамала, затем, в 12 часов, сделали инъекцию героина, с пипольфеном, затем, в 17.00, выкушали четыре 25-х баклосана, два фенибута и блистер беллатаминала, в 21.00 – «дорожка» фенамина, в 23.00 – еще одна, и в течение ночи – десять раз по пятьдесят текилы, после всего этого не умерли, и в 12.00 пришли ко мне на прием. И вот, я даю вам всего одну таблетку патентованного средства, и вы чувствуете себя так, будто последние три года вы жили в Лозанне, по утрам бегая вокруг озера… А о том, что на свете есть героин – вообще никогда не слышали. Ну как? Здорово?
- Замечательно, док. Но, боюсь, вчера по недомыслию я не сделал всего того, что вы только что перечислили, а посему ваша чудо-таблетка на меня просто не подействует. Док, а чего-нибудь попроще, поприземленнее у вас нет?
- Что до приземленности, молодой человек, то я вам так скажу... Доводилось ли вам, вечером, сидя в полном одиночестве дома и глядя на улицу, любоваться огнями далеких окон, ничего общего, казалось бы, не имеющими с тем светом, что излучает тусклая лампочка под потолком вашей кухни, и испытывать необъяснимое чувство, сродни тому, что чувствуешь, слыша далекий гудок поезда? Что-то тянет туда, к этим далеким огням, необоримое желание вырваться из четырех стен тридцатиметровой бетонной ячейки... Но всегда холодный голос рассудка, заглушая вопли души, говорит о том, что далекий свет – аналог лампочки на вашей кухне, – там, у окна в соседнем доме сидит точно такой же человек, пьет тот же чай, а над головой у него все та же лампочка, может, чуть помощнее вашей... И вы понимаете, что голос тысячу раз прав, но…
Я поднялся и вышел в коридор, тихо прикрыв за собой дверь, из-за которой раздавался голос доктора Кафельщикова.