Глава 11.
Оказывается, они в кино ходили. Понравился им фильм. Называется «Сказание о Земле Сибирской», снят режиссёром Пырьевым. Принялись они мне одновременно рассказывать о содержании: мама взахлёб, а отчим – спокойно, взвешенно, тихо так, вкрадчиво. Но именно с его слов я больше конкретных деталей запомнила, чем из маминых «перескоков», очень быстро она мыслью «прыгает»…
В фильме некий пианист Андрей Балашов после тяжелого ранения на фронте во время Великой Отечественной Войны лишился возможности профессионально заниматься музыкой, потому что повредил руки. Гордый, не попрощался с лучшими друзьями и горячо любимой Наташей, взял да и уехал в Сибирь. Не захотел, чтобы его жалели. Работал где-то на строительстве комбината, по вечерам пел в местной чайной. Случайно, по неблагоприятным погодным условиям, на аэродром неподалеку от той самой стройки посадили самолёт с артистами, отправляющимися на конкурс за границу. И именно в этом самолёте летят Борис и Наташа. Андрей встретился с ними случайно, и эта встреча перевернула его существование: он уехал в Заполярье и там сотворил симфонию «Сказание о земле Сибирской», которая получает всеобщее признание. А главные роли в фильме сыграли Владимир Дружников и чудесная, простая и милая актриса Марина Ладынина.
Вот только из рассказа «родителей» что-то я не поняла, как там с любовью в конце дело обстоит: надо самой сходить посмотреть. Фильм, оказывается, не новый, а я его не видела. Как так?
Легла спать в мансарде крошечной. Родители еще долго на кухне шумели, чай пили. Удивляюсь выносливости организма отчима: недавно еще был на краю смерти, и вот уже веселит мать напропалую, хочет жить полной жизнью. Мама мне шепнула на днях, что, оказывается, они вдвоём с отчимом ездили недавно на Маныч, - есть там одна «хорошая бабушка», знахарка Пелагея, она Сёмушке помогла. Как помогла? Такие взрослые люди, а верят во всякую ерунду…
Но, судя по тихим звукам поцелуев, которые я вчера вечером поневоле услышала, знахарка и правда чародейка, - родители мои – люди далеко не молодые… Дяде Семёну уже шестьдесят, а он!... Неунывающий человек. И что я такая подозрительная? Ведь наверняка никому ничего дурного он не делает. Подумаешь, две квартиры, или лишний паспорт, не сданный в милицию, - и что из этого? Имя везде одно и то же… Уверена, что он никого не убил и не ограбил ночной порой. А эти все квартиры, - это такая чепуха, все нормальные люди хотят иметь собственность, не готовы люди пока к коммунизму, каждый стремится иметь своё… В каждом советском человеке, бабушка говорит, в глубине души таится «акула капитализма», и должны пройти века, чтобы у этих акул выпали ядовитые зубы своекорыстия…
Вот зачем, спрашивается, я по чужим карманам лазаю, «шмон» в вещах устраиваю? Стыдно самой за такое поведение… Понравилась мне игра в Холмса, вот что, но сама и на Ватсона не тяну…
Мотька, серенький и слегка пушистый, с глазками, начинающими зеленеть, - недавно еще глазенки светились голубизной, - залез ко мне в дырку пододеяльника, залег на шерстяном одеяле, замурлыкал счастливо. Уснул. И я вскоре уснула.
На другое утро пришлось рано просыпаться: будильник загодя завела. Мама идёт на работу позже, а почта начинает с восьми утра ежедневную круговерть. Даже репродуктор не стала включать: пусть старшие спят. Тихонько выпила чай, заваренный на листьях смородины, - вкусно с мёдом! Съела ватрушку домашнюю, вчерашнюю, и засобиралась. Уходя, споткнулась в коридоре в сумраке, свет пришлось включить, а ведь хотела сэкономить. Застегнула свои полуботиночки-«ботильоны», улыбнулась себе перед зеркалом, настраиваясь на хорошее, и тут увидела, что споткнулась я о разбросанные вчера отчимом его ботинки. И какие ботинки: забавные, крокодиловые, что ли? Наверно, искусственная кожа. Нагнулась, хотела поставить ботинки на подставку для обуви, - тяжеленькие оказались. У левого ботинка набойка каблука слегка отходит, гвоздик один, похоже вылетел. Того и гляди, отвалится набойка широкая. Смотрю, а из-под набойки будто краешек какой-то бумажки торчит, миллиметра на три, но видно. Ну и сапожник: бумагу внутрь подошвы напихал!... Удивительное дело: отчим и так высоченный, зачем ему еще такой подбор высокий на обуви? Чтобы с деревьями соперничать?
Побежала на работу, чуть не опоздала. И чего я такая нерасторопная, «чаи гоняю» по полчаса, - есть люди, которые на ходу едят молниеносно. Эх, Зойка-Зойка... Никогда из тебя ничего путного не получится… Сонькой бы тебя назвать…
С утра заходила бабушка, мы с ней пошептались заговорщически, бабушка очень заинтересовалась прочитанным мною письмецом из города Горького. Никаких выводов делать не стала, отнюдь не поторопилась назвать отчима преступником,- напротив, поулыбалась мило, сказала, что «зря он так рискует». И всё. Мне посоветовала держать язык за зубами, матери ни слова не говорить, и отчиму, во время моих шпионских «вылазок» на глаза не попадаться, быть осторожнее. Но это мне и самой давно понятно было…Вот только ночевать бабушка к себе не пригласила: наверно, к ней дед Вовчик придёт или она сама к нему пожалует. Так что мне там рады не будут. Впрочем, бабушка велела «если что», - к ней бежать. И держать её в курсе всех новостей…
После обеда объявился Грант: «девчата» так на него посмотрели… И беззвучно прыснули со смеху: у него пиджак такого же цвета точно, как у «Трактора» Ивановича, который уже почти «Тарас»…Это же надо: у «гадкого утёнка» зараз два жениха! Почти успех…А почему, собственно и нет? Мне же нужно научиться разбираться со своим сердцем, - для этого нужно уметь сравнивать…
Грант предложил после работы «прогуляться». Не любит он, в отличие от Тараски, в более позднее время свидания назначать и еще куда-то идти: ему куда удобнее встретить меня после работы, а то, что мне хотелось бы переодеться, отдохнуть немножко после работы, - в учёт не берёт. И домой спешит рано: у них в доме так заведено, родители должны быть спокойны за «ребёнка», если он в городе. Согласилась, конечно, пойти,- почему нет? Я ни с кем словом не связана, хочу прогуляться! Послушаю рассказ об одиссее Гранта, который куда-то уезжал. На сессию и не только. Конечно, Тараска мне больше понравилось, проще с ним, что ли, но и с Грантом – интересно. Зато мама говорит, что семья Гранта «твердо стоит на ногах». Но меня это обстоятельство мало волнует пока. Сам-то Грант не работает!
Удивительно: где он берёт деньги на посещение ресторана и чайной? Отец даёт?
Грант кратко отчитался об успешно сданной сессии, слишком уж сдержанно, - очевидно, тема ему не слишком интересна. Потом стал рассказывать о Ереване, где проживает его родная тётка и сестра замужняя, а я в городе была только в детстве проездом: бабушка любит меня по турпоездкам таскать, ей «семь вёрст – не круг», в её-то годы… Но город почти не помню. Грант на любимого «конька» сел: оказывается, раньше город, в русской транскрипции, назывался, - до 1936 г. - «Эривань». Расположена армянская столица на левобережной, - по реке Аракс, - части Араратской долины. Армянские легенды возводят основание Еревана к самому праотцу Ною, выводя название города из восклицания: «Ереванц!», что значит: «Она появилась!», якобы сказанного Ноем, когда из воды показалась вершина Малого Арарата.
При Советской власти начали общую реконструкцию Еревана, проводимую еще с 1924 года по проекту архитектора Александра Таманяна, разработавшего неповторимый национальный стиль с использованием элементов традиционной церковной архитектуры и туфа как основного строительного материала. Мало в Армении стройматериалов, - это и от бабули слышала…В ходе реконструкции город полностью изменил свой вид; большинство старых зданий были уничтожены: камень старой крепости пошел на облицовку набережной, дворец сердара, почти все церкви и мечети снесли. Даже грустно, - то была память прошлого… Были проложены новые улицы, провели все коммуникации. Лесопосадки на окрестных холмах покончили с бесконечными пыльными бурями, бывшими бичом старой Эривани…
Слушала Гранта я с интересом, но позёвывая: с Тараской было проще и веселее. Лекции иногда и сама читать умею, но я же с Грантом не как с академиком общаюсь…Наконец не выдержала, «в лоб» спросила:
- Грант! А где Ваша машина? Что-то вы без «коня железного»? Куда Вы её дели? И что Вы так долго делали в Ереване? Может быть, у Вас там зазноба спрятана?
Грант засмеялся вполне искренне, остановил поток красноречия.
- Машину, Зоя, я продал. Буду теперь новую покупать.
- Что так? Ведь и та была хороша? Признайтесь, Грант, Вам деньги были нужны?
Вот как я его «подкалываю»! Настоящей «язвой» становлюсь, как губы накрашу.
- Нисколько, Зоя. Просто там, в Ереване, спрос на машины, - выше предложения. Там люди богаче живут, понимаете? Больше денежной массы… Специально там дорого машину продал, - немного добавлю и куплю с рук более новую, - по деревням поезжу, поспрашиваю, может, кто и продаёт…
- Грант, в деревнях люди небогато живут. Откуда у них машины?
- Зоенька, удивляете! В деревнях есть простые люди, а есть «контора и правление», у которых немало чего найдётся, - это у них оседает распределяемый дефицит. Вот через несколько дней, спорим, уже найду новую машину для покупки? Хотите, и Вас с собой возьму, чтобы Вы модель посмотрели? Хочу, чтобы Вам машина нравилась.
- С чего бы это? – язвлю. – Всё равно армянин должен жениться только на армянке. Зачем же Вам учитывать моё мнение при покупке автомобиля? Пусть Вам родители подсказывают, что к чему, - они за Вас все вопросы будут решать самые важные.
- Вы, Зоя, не правы! Вы всё вспоминаете те слова, услышанные при первом визите, но они были произнесены бездумно. И потом, - бывают же исключения!
- Ну да, конечно, - говорю. – Но исключение не отменяет правило. Так кому же охота чувствовать себя белой вороной? Не понимаю я наших отношений, Грант! Да ладно, оставим эту тему. Расскажите, что еще, помимо продажи машины, вы делали в Ереване? Или только на скамеечке сидели и ели мороженое?
- Нет, Зоя, - Грант улыбнулся этак горделиво, лицо вскинул вверх. – Я там работал. И заработал немало, смею Вас уверить!
- Как так? – спрашиваю. – Вы же сами говорили, что у Вас и книжки трудовой нет?
- Причём тут книжка, Зоя… - Грант будто даже занервничал. – По трудовой мне сроду за краткое время столько денег не заработать.
- И чем же Вы там занимались? Грузчиком на вокзале мешки таскали?
- Что же Вы обо мне такого мнения невысокого? Нет, Зоя, я там за вечер мог тысячу, а то и две «снять». Иной раз, в выходной день, и больше.
Тут во мне любопытство проснулось:
- Не томите, Грант! Начали рассказывать, так скажите правду! Дразнитесь тут…
- Зоя, я там играл. И на этом заработал немало за три недели.
- Как играл? В карты, что ли? Или в ваши хвалёные нарды? Или в шахматы?
- Нет, Зоя: на аккордеоне. В ресторане. И пел. И еще там стоял рояль: я ведь и на рояле немного играю, правда, не слишком хорошо. Люди там «денежные», много заказывают в ресторанах еды, а под хорошую закуску душа песни просит, знаете? Вот они и просили меня их любимые песни спеть, за одну по стольнику платили. Конечно, в ресторане есть хороший патефон, но «живую музыку» люди любят.
- Ничего себе! – У меня почти дар речи отнялся. – В месяц я получаю шестьсот двадцать как молодой специалист, а Вы за вечер – тысячу, или больше… До чего же дёшев мой труд…Что, в Ереване люди – все миллионеры?
- Нет, Зоя. Просто они умеют деньги зарабатывать как-то иначе, видимо. И там это модно – заказывать музыку в ресторане, посетители ресторана один перед одним похваляются своей щедростью и тароватостью… А Ваша зарплата, простите, это жалкие крохи, которые Вам платит государство от щедрот своих. За такие деньги на работе я бы только спать на диване согласился, а Вы ведь работаете, устаёте в конце дня, отдаёте все силы, а зачем? Вот мой отец много лет отработал, а в итоге имеет свои тысячу двести пенсии начисленной, и ту получать не может, потому что пока работает. Если еще несколько лет отпашет, - прибавят сто двадцать рубликов, но это предел максимума, верхняя планка. Так зачем выкладываться на работе?
В словах Гранта имелся свой смысл, даже мудрость странная. Но его речи звучали не по-комсомольски… Не стала я высказывать своё мнение, - зачем сердить человека? Только возникла у меня мысль: не стоит ему доверять информацию о моих подозрениях насчёт отчима. Вон как Грант деньги любит, а мне это корыстолюбие отчего-то не по душе пришлось. Нет бы мне порадоваться за друга, а я снова недовольна, - «легкие заработки» мне не по душе. Надо пересматривать взгляды на жизнь, наверное: вон «замша» бесконечно подарки принимает от всех и по любому поводу, и это считается в порядке вещей. Почему бы Гранту не использовать все свои способности для некоторого обогащения? Он же не вор…
И еще какая-то мысль проскользнула мимолётно, когда упомянул о размере пенсии своего отца. Мелькнула мысль, хвостиком махнула, исчезла…
- Самыми популярными, пожалуй, являются песни военных лет: «Ехал я из Берлина», «Бери шинель, пошли домой», песни старые – русские народные, национальные, комсомольские, песни о спорте и о городах, о труде и о море, даже пионерские песни порой заказывают. Очень любит народ по сей день любимые песни Сталина: одну Вы, несомненно, знаете, это «Сулико», а еще «Волжская бурлацкая»…Народ от той «Черной ласточки» просто с ума сходит. Кстати, Зоя, знаете ли вы, что Сталин и сам неплохо пел, высоким таким тенором?
- Нет, - отвечаю, заинтересовавшись. – В нашей деревушке – Сальске – записи товарища Сталина не крутят по репродуктору, и по приёмнику тоже слышать не приходилось. А какие песни сами армяне предпочитают?
- Конечно «ОВ, Сирун, Сирун…»
Не стала спрашивать о содержании, постеснялась. Посидели мы в кафе маленьком, выпили кофе и по пятьдесят грамм коньяка хорошего, съели по несколько пирожных, и отвел меня Грант домой. Снова я к родителям пошла. Все-таки грустно мне одной, без мамы да бабушки, а у них, у каждой, своя личная жизнь… Может, и здесь мне не рады, но дом – громадный, моего присутствия почти незаметно, зато не одной ночевать в пустой квартире…
Подошла к калитке, открыла дверь. Свет не горит. Но рано им куда-то идти гулять, обычно после ужина ходят. Наверно, в магазин пошли. Заглянула в привешенный у входной двери почтовый ящик: лежит открытка поздравительная, - к Ноябрьским праздникам посылали, но припоздала, - видать, «на быках ехала», - так бабушка шутит часто: наверно, и впрямь доводилось на быках путешествовать…
Открытка адресована дяде Семёну. Судя по штемпелю: отправлена из соседнего относительно крупного населённого пункта, Пролетарской… Даже обратный адрес есть. Запомнить нужно… В открытке мало что сказано:
«Семён Васильевич! С праздником Вас – с Победой Октябрьской Революции! Всего доброго! У нас всё в порядке, только дом соседний сгорел, деревянный, хорошо бы Вам самому увидеть, что произошло. На месте и решите, как поступать. В нашем доме ремонт продолжается: давно бы его можно закончить, кабы деньги были. Мы по воскресеньям завсегда дома. Может, подъедите, посмотрите, как время найдете? Колесниковы». И весь текст.
Прочла открыточку, - и назад в почтовый ящик бросила: пусть себе лежит, получателя дожидается. Прошла в дом, сготовила ужин: картошечки пожарила на всех с лучком. А к картошке будет та чудесная рыбка, которую дядя Семён якобы из Маныча привёз, а сам, хитрец, купил на привокзальном торге в Котельниково…
На следующий день бабушка моя опять заходила, принесла мне обед: кусочек тушеного с овощами кролика в горшочке, и кусок хлеба. Вкусно, - пальчики оближешь… Поделилась с ней информацией про полученную открытку: правда, никаких сведений о квартирах «левых» в ней не было. Бабушка сказала, что нам самим стоит туда съездить, если дядя Семён засобирается куда-то ехать в воскресенье. Вдруг что интересное узнаем? И велела мне передать отчиму её просьбу: мол, желает «старушка» службу посетить в церкви в Пролетарске, зятюшка её отвезёт? И еще хочет она в гости к знакомым зайти там же в Пролетарске…А меня с собой возьмёт, - пусть только попробует отказать ей «зятёк» в просьбе!...
Передала я вечером бабушкины слова отчиму. Он как-то странно посмотрел, сказал, что планировал сам в выходной вновь поехать на Маныч, но с удовольствием нас подвезёт до Пролетарской церкви, - от Маныча, мол, это недалеко.
В воскресенье бабуля примчалась с утра. Тоже решила в сыщика поиграть вместе со мной. Отчим уже машину заводил. Мама тоже было хотела с нами напроситься, но бабушка ей «наказ» принесла: целого кролика, - велела маме его зажарить к вечеру. Пришлось маме «по хозяйству» остаться хлопотать. А мы с ветерком помчались, - дорога-то неважная, неасфальтированная, но зато сухая, утрамбованная, давно дождей не было.
Пролетарская – это бывшая станица Великокняжеская. В черте Пролетарской протекает река Маныч — левый приток Дона. История района насчитывает более трех столетий. Когда-то Кара-Чаплакскую слободу посетил Великий князь Николай Николаевич и в 1875 года появилось повеление царя: «Зачислить в сословие Донского казачьего войска станицу на урочище Кара-Чаплак и именовать ее Великокняжеской». Читала в старинной газете, - у бабули на чердаке куча таких редкостей, что в 1915 году в Великокняжеской располагались управление окружного атамана, управление окружного воинского начальника, земельный совет, казначейство, земская больница, 2 церкви, реальное училище, высшее начальное женское 4-х классное училище, 2 приходских училища, ремесленная школа, несколько заводов и 9 ветряных мукомольных мельниц. Ежегодно 30 января, в пятницу недели святой Пасхи, 29 августа и 1 октября здесь проводились ярмарки. Интересно здесь было жить в царские времена, - не то, что теперь...
В результате нового административного деления в 1924 году был образован Пролетарский район, в 1925 году станицу переименовали в Пролетарскую. Удивляюсь одному: почему до сих пор статус города станице не дадут? Большая же!
Доехали быстро до церкви. Отчим спросил: во сколько нас обратно забирать? Но бабушка руками на него замахала: мол, что ты, что ты! Сами доберемся, - для нас это будет как настоящее приключение! Отчим обрадовался, похоже, и уехал.
Зашли в церковь. Бабушка перекрестилась истово, - удивив меня, если честно. Дома она обычно мало рвения в вере выказывает. Купила свечек, поставила во здравие. Ушли оттуда быстро: у нас была и иная цель, помимо посещения церкви.
Быстро нашли ту улицу возле Маныча, название которой было указано в открытке.
Дом обнаружили скоро: кирпичный, добротный, с большими окнами и черепичной крышей. Недешевый дом. Но только забор с одной стороны возле дома напрочь сгорел, а на соседнем земельном участке чернел остов недавно сгоревшего дотла домовладения. Понятно стало, о каком заборе речь.
Возле калитки в дом стояла машина дяди Семёна. Значит, он до сих пор здесь. А из дома музыка патефонная слышится: Козловский поёт. Бабушка сказала, что негоже нам торчать за камышами, спрятавшись как мыши, и предложила погулять по станице. Честно говоря, ничего хорошего здесь я не увидела: река, дороги плохие, представляю, какая здесь грязь после дождя. В сравнении с Сальском, Пролетарской нечем похвастаться. Мёрзли мы часа два, гуляя по улицам, наконец снова подались по требуемому адресу. Машины не было. В доме было тихо, но слышался негромкий разговор мужчины и женщины. Бабушка смело подошла к калитке, закричала:
- Эй, хозяева! Есть кто живой? Отзовитеся!
На её зычный крик выглянула баба чисто русской внешности: в длиннющей юбке, темной старой телогрейке, полная, в платке черно-цветастом, в галошах и шерстяных носках. Осмотрела нас критически. Спросила не менее зычно:
- Что кричишь, мамаша? Чай, не глухие живут тута! Что хочешь?
- Да вот, милая, сошли с поезда. Приехали к родственникам, они возле церкви живут, а они, представляешь, в санаторию подались. Обратные же билеты у нас только через три дня. Вот ходим-ищем, у кого бы пожить эти дни. Не сдадите ли комнату бабушке с внучкой? Мы вам хорошо заплатим! Чай, не нищие…
Бабушка так убедительно вещала на простонародном языке, - заслушаешься! И баба в телогрейке «прониклась»: поверила, уже более доверчиво нас оглядела, пригласила в дом зайти чайку испить. Но добавила, что ничем нам помочь не может. Сказала, что зовут её Манькой Колесниковой, что «мужик ейный» только что в сарай пошел «скотине корм задать», а она пока нам «обскажет», что к чему.
- Понимаю, люди добрые: вы, поди, решили, что раз дом велик, так и места много? Так оно так, но дом-то этот – не наш: наша хата в пяти домах отсюда стоит, в ней посля проливного дождя крыша рухнула, вот никак новую не настелим… В этот дом нас хозяин ласковый пустил: он гостил в нашем дому раньше, купил здесь самый дорогой дом по дешевке, - хозяева срочно к детям уезжали, и позволил нам здесь пожить, пока у нас ремонт завершится. А на днях тут пожар приключился: у соседей, -Катьки-вдовы да матери ее старой,- хата деревянная выгорела напрочь, еле мы сами Сёмушкин дом отстояли, вон забор весь прогорел…Сегодня сам хозяин приезжал, посмотрел, дал денег на новый забор, и такой уж добрый человек: велел нам сюда Катьку с мамашей её пустить пожить, пока что «не изменится»… А что изменится-то? Если только в правлении Катьке жильё новое не выделят: она– вдова фронтовика, сын в армии… Нам-то, конечно, без радости, что тута Катька еще жить будет, но потеснимся как-то… Вас мы бы и рады впустить, но без сговора с хозяином никак нельзя: уважаем мы его, не пойдем против его воли. Вот сейчас «сбираюсь» идти за Катькой Полуляшихой, передам Сёмушкину волю, нехай начинают вещи собирать да сюда перебираются… А Вам, милые, дам адресок людей добрых, которые могут вас приютить на пару деньков. Уж вы не обессудьте…
Манька-толстуха написала нам на желтом клочке газеты адрес и имя хозяев, и мы ушли, якобы «по указанному адресу». Пошли на автобусную станцию, сели на проходящий, идущий до Ростова. Заплатили, заняли места, и только потом начали обсуждать впечатления. У бабушки глаза светились, как у кошки любопытной. У меня, должно быть, тоже… Бабушка спросила тихим голосом, но озорно :
- И что ты обо всём этом думаешь, Зойка? Значит, и здешний дом – ЕГО дом?