Я помню, как старцы по улицам тёмным ходили,
как тихо стучали в дома и просили ночлега.
Впускали их редко, но хлеб им – всегда выносили.
Они говорили «спасибо!» за ломтики хлеба.
И долго потом на закрытые двери глядели,
и хлебные крошки наощупь с крыльца подбирали.
И шли со двора под сверчков монотонные трели –
к началу просёлка, ведущего в смутные дали.
Куда их влекло – обладателей тощих котомок?
На это из мёртвой эпохи никто не укажет...
Но вот показалось, что я – их никчёмный потомок,
которого Бог неземною печалью накажет
за то, что боялся их – поздних, лохматых, несытых;
за то, что мог спать, а над ними куражились ветры;
за то, что у глаз их, по-детски ширo'ко открытых,
кустились морщинки, что не были мной отогреты.
И может, фатально поставит меня на дорогу
познание Веры, а может быть – зло человека.
И я подойду к незнакомому прежде порогу,
и в дверь постучу, как посланник из давнего века.
И спросят, зевая: "Неужто пристанища нету?".
И вынесут хлеб... И останусь у двери надёжной...
И душу открою навстречу высокому свету,
в котором земная дорога становится звёздной.
_