остро заточенным карандашом подвожу черту,
что-то случилось с моим восприятием или миром,
из всех предлагаемых вариаций выбираю ту,
которая заканчивается куревом или киром,
иль разговором безалаберным, ни о чем,
в смысле ни о чем конкретно, главное в счет работы,
а то оторвешься от коллектива, назовешься чмом,
непотребным человечишкой или жмотом.
задумавшись, непредвзято, решаю, что воровать не грех,
а задуматься, безусловно, самое время,
когда своруешь ни у кого, или, там, у всех,
то это и не воровство вовсе, а бизнес, приобретение.
какая, в общем, то разница чем умирают твои дела –
счет тебе выпишут махом и по-бухгалтерски точно,
и даже если кривая куда-то тебя далеко завела
все равно выпишут, не в присутствии, так заочно.
и вот тогда доказывай, если дурак, что не рыж,
посыпайся пеплом, дергай пучком волосья,
сожалей, что ждал милостей, а нахватался грыж,
что со своим мещанством непроходимо сросся.
я ж, в забубеньи этом, сам объявляю взлет –
где верх, где низ, где лево, кому быть с приветом
и даже если курносая мне внезапно повестку пошлет
совершенно несложно будет остановится на этом
вот только черта моя выкручивается, идет на загиб,
постепенно, всерьёз замыкаясь графитовым кругом
щуриться, спрашивает, что же ты братец за тип,
лишь посторонний, а мог же – отцом быть, другом,
что ж ты профукал дар божий, бестолочь, на маету,
воздух зря портил, рвал на груди рубаху
остро заточенным карандашом подвожу черту,
а грифель крошится и осыпается прахом.