Она под сливовым деревом в дранных затертых джинсах
читает Есенина, из этих зеленых книжиц.
Ее пальцы немного дрожат то от холода, то от чтения,
ее волосы – темные, кожа – смуглая, из вредных привычек – курение.
В летнем зное, в зеленом мареве, в сливовых запахах
тихий взгляд затуманен и влажен, как будто плакала.
Переулками родинки кожу пересекают,
время от времени она по руке гадает.
Она загибает страницы вместо цветных закладок.
Сливы сочные, сок (как поцелуй тот) сладок,
и слив (не как тех поцелуев) много.
Она озадачена то ли ангелом, то ли богиней, а то ли богом.
Ее имя слишком ветреное, чтобы вымолвить,
она предпочитает фамилию или просто «милая»,
ну, а в третьем лице назовем ее прозаично:
не очень предвзято, не особенно громко, не слишком лично –
Девочкой.
Встала, потерла ноги
затекшие, разбила слова на слоги,
запаслась и терпением, и равнодушием в меру
и ушла по солнцу – от сливы влево.
Ее ветки по лесу гладили листьями,
залезали под кожу, ласкались лисьими,
обнимали сзади, по животу сползали,
целовали кончики пальцев, шутили с ее глазами
фейерверком иллюзий. Ей виделись лица важные,
она бросалась на шеи, падала, продолжала
бросаться на шеи, изнемогать от нежности.
Она спешила к кому-то, и от ее поспешности
трава заминалась, сверкая. Устала Девочка,
легла отдохнуть, ей приснилась беременность, деточка,
курносое счастье, любовница, сын в колыбели.
Глаза напротив. Рука в руке. Тела в постели.
Проснулась Девочка, двинулась в путь, закрепляя пройденное.
Дошла до города маленького, укуталась в плоть его,
присев на ступенях заброшенных старых ждать трамвая.
Она живая. Не знала – как, но еще живая.
За углом шелестели люди, и было шумно.
Она хотела идти, говорить, но ей было трудно
подняться. И тут на трамвайных рельсах
появилась вот та, из сна (или, может, детства?)
и, присев на корточки, улыбалась:
«Как мне жаль, что ты тогда не осталась,
не купила мороженое или что-то попить, не сказала главного,
не решилась меня простить или просто начать все заново,
не смеялась, как раньше, над шутками и меня не миловала.
Почему, милая?!»
«Я вас вижу впервые. Простите, девушка.
Только вот во сне.. Я вообще отверженная,
но без лишних истерик и без лишнего пафоса,
так что вы не нервничайте. Там за углом хаос,
вы меня не проводите? Мне очень нужно».
«Я тебя проведу. Здесь немного душно,
а тебе ведь всегда от духоты плохо..».
«Откуда вы знаете?» - «Я знаю много:
что ты в детстве трусила лезть на крышу,
что у лучшей твоей подруги были сплошные Миши,
а потом появился Женя, что платье в горошек
ты мечтаешь купить до сих пор, что не любишь кошек
и скучаешь без папы, что силы воли
у тебя никогда не хватало, что последняя – Оля –
продержалась недели три у тебя, не дольше,
что ты любишь имбирь и никогда не сидела в порше,
что ты быстро влюбляешься и так же быстро сгораешь.
Знаешь, я любила тебя когда-то.. Хотя нет, не знаешь».
У Девочки лишь на мгновение дрогнул голос,
она завернулась в платок, поправила волосы
и быстро ушла в толпу, почувствовав облегчение.
Только раз оглянулась на рельсы, застыла в сомнении,
не окликнула и заспешила в город.
Там кричали громко, любили тихо и пели хором,
там на улицах дети играли в классики или в салки,
обезумевший ветер срывал белье, хлестал его в арках
и в пыли валял, там изредка пахло хлебом,
но скорее духами, там башни врезались в небо
своим тоненьким жалом. Она осталась
у одной одинокой женщины. До того прекрасной,
что у Девочки дух захватило на слове «здравствуйте».
Та сварила кофе, включила музыку, отвела пространство ей
и позволила жить у себя до поры до времени.
Время вязко текло, до ужаса медленно,
завывая сырым сквозняком и дурачась шторами
из желтого шелка с кружевами вишневыми.
Так прошло обязательно много месяцев.
В конце лета она, напевая песни,
собирала цветы на обеденный стол и несла их мимо
отдельно растущей развесистой сливы.
На дереве было множество спелых ягод.
Она подошла, сорвала одну, присела рядом
со сливовым деревом, и сердечко забилось сильно.
Сочная (как поцелуй тот) слива
минут на пятнадцать ее оторвала от августа,
и что-то внутри заныло, прося: «пожалуйста,
оставь цветы, напиши записку, объясни на пальцах все
и уходи. Не обещающих постоянства
не будут судить». Круглый стол был усыпан розами,
она писала: «Прости.. не задавай вопросы мне..
мне с тобой было чудно, и ты прелестная».
Дописав, ушла и села у рельсов.
Там трамвайчики бегали вслед за искрами,
люди смотрели взглядами быстрыми
и отводили глаза. На брусчатой улице
появился сначала запах, потом отраженье в лужице,
тихий шепот шагов и голоса тихий шепот.
Кто-то до боли знакомый шел к ней.
Девочка бросилась к любимой на звук, на запах,
обнимала шею, целовала руки и беззвучно плакала.
Родные пальцы вплетались Девочке в волосы, вытирали слезы,
упивались любовью, ее успокаивал нежный голос,
и струились по коже ленточки поцелуев –
сочных, сладких и неминуемых.
Спустя много лет они часто сидели под сливовым деревом,
пили мятный чай, теребили в руках листики клевера,
смотрели друг другу в глаза подолгу,
сына растили вдвоем, а из чувства долга
посылали примерно раз в год в городок тот розы,
переживали зимы, провожали солнце, пережидали грозы,
не читали больше Есенина зеленые книжицы,
носили дранные тертые джинсы,
залеживались по утрам в постели
и вместе старели.
14082009