Нарушит безмолвие ветра порыв,
Пройдёт некто к дому, минуя дворы,
Из пара возникший, из чада.
На нём нет лица, только есть капюшон…
Он в черном плаще, он уйдёт, как пришёл,
По лунным осколкам брусчатки.
Где счёт не оплачен никем и ничем,
Замедлит свой шаг тёмный призрак в плаще…
Покличет в ночи музыканта:
„Тебя будут чествовать Лондон и Рим.
Придумай мелодию, дверь отвори.“
Слова его – грома раскаты.
„Я тот, кто спасает от горестных дум.“
Сулит он: „Богатством наполню сундук.
Посыплются с неба дукаты.
Я музыки жажду, я музыку пью.
Состарится каждый, кто нынче так юн.“
И дрогнет рука музыканта.
И гений, впадая в безумия бред,
Писать станет реквием, реквием, ре…
Ми, фа… он не стар, значит молод…
Град нот рассыпается, небо затмив,
Им пойман аккорд или траурный миг,
Когда он в горячке промолвит…
Прошепчет: „Я буду писать целый день,
И утро, и ночь, слышу звуки везде…
Мой реквием, реквием, рекви…
Ем, пью ли ещё я? Где сыр, где вино?
Я весь в лихорадке, я умер… давно.
…Уймите же писк канарейки…“
Судьба завершает крутой поворот.
„Ты музыку пишешь тому, кто умрёт.
Ты пишешь себе, композитор!“ …
Пришелец срывает с себя капюшон,
Меж туч расползается молнии шов…
И больше ничто не грозит им.