Она все-таки приехала.
Она появилась так же, как всегда: она изменила все вокруг своим появлением, как яркое солнце меняет пасмурный дождливый день, как всполох молнии озаряет черное небо. Как шторм в девять баллов, внезапно сотрясший океан, она каждую секунду накрывала все новой волной, хотя взглянула в их сторону всего один раз. Она посмотрела так, как будто заглядывала изнутри и за все прощала их всех, прощала эту жизнь... Она жалела их, она сочувствовала им так же сильно, как сильно рвалась внутри ее душа, несмотря на их ненависть к ней. Они во всем винили только ее. И это она тоже понимала, но ей было все равно. Она приехала к нему.
Приехала увидеть его в последний раз, потому что больше ей будет не к кому сюда возвращаться.
Можно было бы даже не смотреть на нее, но ее присутствия нельзя было не почувствовать.
Как она смеет быть такой красивой сейчас… Еще красивее, чем всегда. Словно горе пыталось запечатлеть ее красоту в сегодняшней минуте, как художник торопится набросать солнечные блики на картине, пока свет не скрылся за тучами.
Все те же гладкие, длинные, светлые волосы, золотом сияющие на солнце и развевающиеся на ветру. Во всем черном, что еще острее подчеркивает ее уникальную, непостижимую красоту. Та же родинка над губой, слева от носа. Как будто даже слышно, как медленно она дышит. Как будто боится сорваться и задышать глубже, тяжелее.
Идеальные руки, красивые ногти, все то же тонкое золотое колечко с дорожкой из маленьких камушков, которое, она, наверное, так никогда и не снимала. И те же две точки жемчужинок в ушах.
Она стоит дальше всех, как будто не считает себя вправе стоять рядом, хотя он бы, наверное, предпочел, чтобы ушли все, лишь бы она одна осталась. Ее глаза стали темно-бирюзовыми, цвета морских глубин. Такими они становились, когда она долго плакала, но раньше никто никогда не видел ее слез, не видно было их и сейчас, но она плакала. По нему она плакала горче, чем когда-либо раньше в своей жизни. И ее слезы были солонее Мертвого моря, и если бы они могли заставить его встать, открыть глаза, вздохнуть… улыбнуться, коснуться ее… наверное, она согласилась бы заполнить воды Мирового океана своими слезами.
Но он лежал, а вокруг стояли люди. Она стояла дальше всех, и они видели ее, но не решались высказать свое неодобрение по поводу ее появления, не хотели осквернять его последние минуты над поверхностью земли ссорами.
Они все уступили ей. Они уступали ей всю жизнь, хотя она никогда не соперничала с ними. Она словно была надо всей земной жизнью, над всеми людьми, но она была недостижима, как божество, свет которого могут увидеть лишь немногие.
Она была мечтой. Красивой, далекой, и такой родной.
Но лишь его поцелуи, горячие поцелуи его уже остывших губ наверное все еще грели ее соленые губы и нежные плечи…
Он полюбил мечту. Она была мечтой многих, но лишь к нему она шагнула на землю, лишь его она касалась и любила, любила вопреки всем «нельзя», вопреки всем законам и запретам. Лишь с ним она любила просыпаться, потому что никто не целовал ее сонную улыбку нежнее, чем он. Он любил ее так же сильно, он обожал ее, он ее жаждал. И он был неудержим с ней так же, как неудержима была страсть, которая его сгубила.
Он мчался за ней, мчался, чтобы удержать, остановить, может быть, в последний раз посмотреть в ее огромные зеленые глаза, последний раз прижать к себе родное тело. Даже если она потом исчезнет навсегда, он будет знать, что сможет ее найти. Сможет найти, потому что будет знать, что она хочет, чтобы он искал и нашел ее.
Он вдавливал педаль газа в пол, триста двадцать лошадиных сил, турбированный двигатель, он был в своей стихии, но если бы он мог стать ветром, он был согласился отдать за это все, что у него есть, лишь бы успеть увидеть ее перед тем, как она перелетит через океан.
Она не захотела даже попрощаться, она больше всего боялась, что разрыдается у него на шее, как ребенок, закричит ему: «Ну заставь же меня остаться! Я не хочу от тебя улетать!.. Я хочу остаться здесь. Навсегда! С тобой!» А он скажет ей: «Конечно. Мы так и сделаем. Мы так давно об этом мечтали.»
Ну почему только теперь, когда у него осталось несколько минут до "финиша", эти несколько десятков километров до Домодедово, он вдруг понял, что все это время был готов бросить все и всех, лишь бы просто быть с ней, со своей родной, милой, вопреки всему любимой, такой запретной девочкой?.. Но он все не решался, а она не просила. Она никогда ни о чем его не просила, и именно поэтому он хотел делать для нее все, и даже больше. Но почему же не сделал главного… Почему не успел!..
Почему он с такой силой сжимал руль, что на ладонях отпечатывался кожаный рисунок, а костяшки пальцев белели? Все это время он словно ждал подходящего момента, чтобы превратить все желаемое в своей жизни в действительное, а желал он только одного: ее. Всю и полностью. А теперь она улетала от него, навсегда, за океан…
Эту девочку он любил всегда. Впервые он полюбил именно ее, и умер, любя только ее, умер, когда сердце билось со скоростью сто двадцать ударов в минуту, и каждый удар был ее именем, каждый удар был ударом ее сердца.
Она стояла в очереди на посадку, и вдруг сердце словно кольнули миллионом иголок в каждую клеточку, а потом вдруг сжали огромной ладонью. В глазах потемнело, она осела на пол, и какие-то люди подбегали к ней, а она словно врастала в холодный пол зала аэропорта, и что-то словно навсегда исчезало, растворяясь, в пустом и сером воздухе…